Неразменный золотой - [3]

– Видишь, Ловкач? На это мы можем с тобой знатно погулять.

– Ой, проклятье, чтоб тебя Нергал сожрал с потрохами! - вдруг возопил Ши Шелам и присел.

Конан развернулся, его лицо окаменело, а глаза превратились в две синие льдинки.

– Я слышал много предсмертных слов и могу сказать, что твои не отличаются новизной, - процедил он сквозь зубы.

Ши Шелам сидел в пыли и, скособочившись, разглядывал подошву левой ноги, потирая ее пальцем. На Конана он не обращал никакого внимания. Киммериец скрипнул зубами и рывком выхватил меч - наглость этого проходимца возмутила его, подняла с глубин души все осевшие до поры на дно темные варварские инстинкты. Короткая предполуденная тень от его могучей фигуры почти коснулась Ловкача. Тот поднял страдальчески сморщенное лицо и, едва сдерживая слезы, прошелестел:

– Подумать только, такой острый камень - и прямо мне под ногу. О, Конан, за что мне такое мучение? Или Бел больше не любит меня? Или я чем-то прогневал Митру, что он ослепил мои глаза? - тут Ши Шелам заметил сверкающее лезвие меча. - А зачем тебе меч? Или на нас кто-то собирается напасть?

– Ты оскорбил меня, крысеныш!

– Я? Тебя? - удивился Ши Шелам, с охами да ахами поднимаясь на ноги. - Ты, верно, что-то не так понял, отважный воин. Я наступил на камень, и мне стало так больно, так больно… Поверь, я такой боли никогда не испытывал. Так мы идем в таверну или ты передумал?

Тяжелый взгляд Конана некоторое время не отрывался от лица заморийца, словно варвар раздумывал, убить того на месте или отвести на центральную площадь и лишить жизни при всем честном народе. Наконец как бы нехотя он спрятал меч в ножны, сплюнул в пыль у самых ног приятеля и зашагал в прежнем направлении. Ловкач облегченно вздохнул и двинулся следом.

2

Несмотря на разгар дня и летнюю жару, в таверне Абулетеса стоял полумрак и было прохладно. Это очень нравилось Конану, который вместе с Ловкачом Ши расположился в дальнем углу за покрытым пятнами и изрезанным ножами столом. Причем киммериец сидел спиной к стене, чтобы видеть все, что происходит в таверне, а Ши Шелам устроился напротив него. Перед ними стоял большой поднос с только что зажаренным каплуном, кувшин дорогого красного вина из Шема и две полные до краев тем же вином глиняные кружки. Пустой кувшин и такой же поднос, но с обгрызенными костями предыдущего каплуна Ловкач сдвинул на край стола, откуда их вскоре уволок подавальщик.

Еще одно обстоятельство благотворно сказывалось на нынешнем настроении Конана - в таверне было мало народу. Редкие посетители, завершив трапезу, сразу уходили, а из пяти подавальщиков, обычно работавших в поте лица, когда лавки в таверне ломились от жаждущих насытить свое нутро, при деле было только двое: один вяло бродил по залу, а второй дремал у стойки. Короче, было прохладно и тихо.

С первым блюдом приятели расправились настолько быстро, что будь тот петух живым, он бы успел прокукарекать не более одного раза. Правда, в этом была заслуга одного Конана, оголодавшего, как зембабвийский лев в период засухи. Так что ко второму каплуну Конан приступил не торопясь - взял жирными руками тушку и разорвал ее на две, как он посчитал, равные части. Большую - шею и крылышко - он со всем присущим ему благородством бросил на блюдо перед приятелем, а в меньшую вонзил зубы, такие крепкие, что он сам не заметил, как, отрывая кусок мяса, перекусил петуху пару ребер. Впрочем, тому сие было, конечно, все равно.

Ши Шелам, ничуть не обиженный малой долей, тоже принялся за еду. Ему не так уж много было нужно, чтобы ощутить себя сытым, и он уже почти достиг предела, за которым начинается обжорство. Правда, запивая мясо вином, как сейчас, он бы мог и поросенка съесть, но, увы, поросенка ему никто не предлагал, а жизнь давно научила не привередничать и брать все, что дают.

В скором времени Конан раскусил последнюю кость, высосал из нее сок, бросил на стол и вытер руки о штаны. Ши Шелам не понял, к чему такая чистоплотность, но гадать не стал - Конану видней, что бы он ни делал. По крайней мере, нынче, когда с самого утра настроение юного киммерийца по непонятным причинам было ужасным. Протухшие овощи Ловкач за причину не считал, еда портилась слишком часто, чтобы из-за этого переживать.

Конан выудил свой кошель, достал золотой и, щелкнув ногтем, подкинул его в воздух. Монета зазвенела, крутясь, ударилась о столешницу, и, пару раз подпрыгнув, улеглась у края стола.

– Эй! - гаркнул Конан во всю мочь. - Еще мяса и вина!

Подавальщик появился сразу, словно соткался перед глазами из воздуха:

– Опять каплуна?

– Кром! Ты хочешь, чтобы я закукарекал? - грозно спросил Конан.

Подавальщик подобострастно поклонился, как бы прося извинения за свою недогадливость. Буйный нрав Конана был ему хорошо известен, поскольку киммериец частенько навещал это место и не всегда уходил с миром. После стычек хозяин таверны с грустью подсчитывал убытки и с гневом обвинял в них слуг, хотя те (на самом деле такие же воры и мошенники, как прочие шадизарцы) в данном случае не были виноваты. Ссоры и драки возникали только между посетителями и только по поводам, ведомым им самим.