Неразгаданная тайна. Смерть Александра Блока - [16]

Никакой мистики в их отношениях пока нет. Да и трудно даже представить, откуда ей взяться. Ведь дом у Менделеева был как дом, и Люба была как Люба – здоровая, румяная, русая девушка. И даже если влюбленность и окутывала некой романтической дымкой ее облик, то совершенно в ином русле. Блок всерьез увлекся театром и решил организовать домашнее театрализованное представление. Какую пьесу поставить?.. Разумеется Шекспира! И разумеется Гамлета! Он будет принцем датским, а Любочка Офелией. В успехе постановки никто и не сомневался. Ведь Сатура уже давно декламировал Пушкина, Жуковского, Тютчева, модного тогда Апухтина и был чертовски хорош собой: со строгим, будто матовым лицом, с шапкой роскошных пепельных кудрей, безупречно статный и изысканно вежливый… Люба была там, в этом большом крепком доме, где отец, скрывшись в своей лаборатории, проводил свои невероятные опыты. Девушка поджидала Блока, но старалась ничем не выдать своего нетерпения. Она сидела в своей комнате, окна которой скрывались за огромным трехсотлетним дубом, и расчесывала свои прекрасные волосы. Раздался стук в дверь… На пороге возник Саша Блок и стал вести с Любой длинный разговор о театре и о постановке Гамлета. Девушка оказалась завзятой театралкой и тоже мечтала о сцене. В срочном порядке было решено приняться за постановку пьесы.

Тот спектакль прошел один-единственный раз на грубо сколоченной сцене, перед сотней человек, и было это в позапрошлом веке. Но тогда между Гамлетом и Офелией пробежало нечто, чего не предполагалось по Шекспиру, и чему потом будет посвящен не один цикл блистательных стихов Александра Блока. А началось все в маленькой, наспех оборудованной гримерке. Люба в полупрозрачном платье, с венком из полевых цветов на длинных распущенных волосах, а Саша Блок в черном бархатном берете, примостился у ее ног. Неожиданно, то ли от волнения, то ли от накативших на них чувств, они стали говорить о чем-то очень личном. А главное, смотрели друг другу в глаза и становились все ближе и ближе. После этого разговора, когда между ними промелькнула та единственная искра, о которой столько пишут поэты и писатели, они вышли на сцену.

Потом Мария Бекетова еще долго будет вспоминать об этом спектакле и запишет: «О главных играющих… Стихи они оба произносили прекрасно, играли благородно, но в общем больше декламировали, чем играли… На Офелии было белое платье с четырехугольным вырезом и светло-лиловой отделкой… В сцене безумия слегка завитые распущенные волосы были увиты цветами и покрывали ее ниже колен. В руках Офелия держала целый сноп из розовых мальв, повилики и хмеля, вперемешку с другими полевыми цветами… Гамлет в традиционном черном костюме, с плащом и в черном берете. На боку – шпага».

Об этом напишет лирические стихи и Саша Блок. А много лет спустя признается: «Мои лирические стихи… начиная с 1897 года можно рассматривать как дневник». И дальше он будет писать, стараясь запечатлеть свою любовь к этой строгой, суровой девушке. «Помню ночные возвращения из Боблова шагом, осыпанные светлячками кусты, темень неприглядную и суровость ко мне Любовь Дмитриевны».

А потом лето кончилось. Она доучивалась в гимназии, он ходил в университет. Виделись мало, он был – весь порыв и ожидание, она – холодна и недоверчива. Лето 1899-го прошло спокойно: на столетие со дня рождения Пушкина играли сцены из «Бориса Годунова» и «Каменного гостя». Блок снова томился и выжидал, Люба казалась безразличной. На следующее лето к спектаклям Блок охладел, а вернувшись в Петербург, перестал бывать у Менделеевых. Неизвестно, как бы сложились дальше эти странные, нервозные и недосказанные отношения, если бы не его величество всемогущий Случай.

На Пасху 1901 года Сашура получил в подарок от матери книгу стихов Владимира Соловьева… и погиб. Почему погиб? И чем же мог настолько покорить его Соловьев, чтобы изменить свою жизнь? Для того чтобы это понять, нужно окунуться в атмосферу той России, в которой жил Блок. А точнее в модные течения, царящие в литературе. Обратимся к воспоминаниям Нины Берберовой. Она пишет: «К 1890 году, в эпоху, которую обычно именуют „эпохой политической реакции“, в русской литературе возобладала примитивная „гражданственность“. Она шла вразрез с великой русской поэтической традицией – традицией Пушкина, Лермонтова, Тютчева. Некрасов повел русскую поэзию по тупиковому пути: политическая тематика, бунт против режима, любовь к униженным… От писателя требовали, чтобы он служил общественным интересам. От поэта ожидали сострадания к „страдающим братьям“ или борьбы за лучшее будущее. К месту и не к месту вспоминали слова Некрасова:

Поэтом можешь ты не быть,

Но гражданином быть обязан.

Те же, кто не желали быть прежде всего „гражданами“ и хотели оставаться поэтами, искали прибежища в философии…»

Среди поэтов-философов особенно выделялся Владимир Соловьев. Его считают одним из первых «чистых символистов». В основном он писал о том, что земная жизнь – всего лишь искаженное подобие мира «высшей» реальности. И пробудить человечество к истинной жизни может только Вечная Женственность, она же Мировая Душа. Впечатлительный, тонко чувствующий Блок сразу поддался этому учению. И к 1898 году Блока целиком и полностью захватила идея: Вечная Женственность стремится воплотиться в его поэзии не как объект зарождающейся любви, а как смысл и цель мироздания. И благодаря поэзии Владимира Соловьева, перегруженной идеями апокалипсиса, насквозь пронизанной духом Фауста Гёте, для Блока все то, что почти на уровне подсознания зрело в душе, вдруг обрело форму. И потом он сам об этом напишет: «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой новой поэзии я не знал до первых курсов университета. Здесь, в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями, всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна; меня тревожили знаки, которые я видел в природе, но все это я считал субъективным и бережно оберегал от всех». Поэтому Блок без долгих размышлений и определил суровую Любу в носительницы той самой Вечной Женственности и заодно – в Прекрасные Дамы.