Неразделимые - [92]

Она с утра ждала звонка, надела коричневое платье, чтобы не терять ни минуты. Попросила соседку присмотреть за Алешем, когда он вернется из школы. Муж сам подогреет себе обед, она все приготовила. Но телефон зазвонил только раз, задолго до полудня, кто-то испуганно кричал в трубку, вызывал «скорую помощь», ей едва удалось втолковать, что неправильно набрали номер. Потом телефон замолчал. Она то и дело поглядывала на часы, стрелки двигались еле-еле, сами себя тащили. Она ничего не могла делать, будто по ошибке зашла в чужой дом и не знала, как здесь убирают, подметают, стирают, шьют, поливают цветы. Подходила к столу, смотрела на улицу, вдруг она чудом узнает его, он помашет ей рукой, совсем не такой, как другие.

Потом прибежал из школы Алеш, мама, у меня сегодня день рождения, поэтому ты надела такое красивое платье, вернулся муж, что, сегодня праздник, которого нет в календаре, сказал он и уселся за стол.

— Теперь-то уж до конца ясно, что мы бурим впустую.

Она сказала бесцветным голосом:

— Так и напиши в отчете, открыто, чтобы больше не бросать деньги на ветер.

Он горько усмехнулся:

— Меня уже выучили. Я напишу, что теперь-то мы ее найдем непременно.

Она внимательно посмотрела на него:

— Янез, что с тобой?

Не выпуская ложку из рук, он продолжал:

— Нам придется бурить годы, обманывать самих себя. Это единственное, что остается. И знаешь, сколько людей мне будут за это благодарны. И наверху будут дела. Так что хорошего ждать нечего. — И добавил: — Несколько дней в доме будет тихо… Начали копать канаву, будут перекладывать кабель.

Она затрепетала, даже забыла об осторожности:

— К нам нельзя будет позвонить?

Он спокойно ответил:

— Да, несколько дней.

Растянулся на диване и отрывисто сказал:

— Что тебе дался этот проклятый телефон?!

Она ушла в ванную, несколько раз посмотрела на себя в зеркало, причесалась, он звонил, конечно, звонил, повторяла она, и не смог дозвониться, как раз сегодня начали копать канаву. Она ходила взад и вперед по квартире, он мог подумать, что я не хочу с ним говорить, она вся горела, искала сумочку, которую приготовила с утра. Я должна его видеть, твердила она, я все в нем должна увидеть. Муж о чем-то с удивлением ее спрашивал, ничего не слыша, она проскользнула в дверь и убежала из дома.

— Будьте добры… Отель «Под скалой», — задыхаясь, попросила она на почте. Вошла в слабо освещенную кабину, сейчас будет вызов.

— Да, дежурный отеля «Под скалой» слушает.

Она, смущаясь, сказала:

— Будьте добры, я хотела бы поговорить с Андреем… Не знаю…

Дежурный устало отвечал:

— С Андреем? Это непросто… Только Андрей?.. Ну хорошо, я посмотрю по книге приезжающих… Подождите… одну минуту… Нет, нет… Очень сожалею… В последние две недели у нас не было ни одного Андрея… Жаль… И сегодня многие уехали… Вечером приедут новые постояльцы.

Она отняла трубку от уха, держала ее в руке, она должна его видеть, он должен позвонить, она будет стоять в тесной одинокой полутемной кабине и слушать его голос.

Перевод со словенского И. Лемаш.

АЛЕКСАНДР ТИШМА

А. Тишма родился в 1924 году в Хоргоше (Воеводина). Прозаик, поэт. Окончил философский факультет Белградского университета. Литературную деятельность начал как поэт. А. Тишма — автор сборников рассказов «Вина» (1961), «Насилие» (1965), «Мертвый угол» (1973), «Школа безбожия» (1978), романов — «За темноволосой девушкой» (1969), «Книга о Бламе» (1972), «Употребление человека» (1976).

Рассказ «Школа безбожия» взят из одноименного сборника.

ШКОЛА БЕЗБОЖИЯ

Стоял зимний сумрачный день, и в камере с утра горела свисавшая с потолка голая лампочка, грязная и засиженная мухами; помещение никогда не убиралось, убирать его было некому и никто за это не отвечал, может, из ложного стыда перед всезнающими долгосрочными арестантами, в чьи обязанности входило мыть и мести пол на этажах. Дуличу такая неопрятность мешала, он любил чистоту и комфорт, полагая, что к человеку, которого они окружают, относятся с большим уважением, а он изголодался по уважению, точно так же как и по деньгам, это была его первая денежная должность, и года не прошло, как он получил ее. Но оттого, что был он новичком и находился на низшей ступени служебной иерархии, — младший следователь контрразведки — он и не считал себя еще вправе вмешиваться в установленный порядок. Правда, попробовал однажды своему шефу — следователю Ревесу (после утомительного допроса они долго сидели рядом и молча курили) — выразить свое неудовольствие:

— Грязь, пыль, пепел кругом, объедки, кровь, — повел он зажженной сигаретой по цементному полу и стенам. — Надо бы приказать кому-нибудь из этих скотов убрать все и вычистить.

Но Ревес его не слушал: вывалив живот, опустив плечи и раскрыв рот, он глядел пустым взглядом прямо перед собой. Когда же Дулич повторил свое предложение определеннее, лишь нехотя отмахнулся:

— Да, да, конечно, вы совершенно правы. Но стоит ли, мы же здесь бываем недолго — час-два не больше?

Но Дулич тут проводил времени куда больше, почти и не выходил отсюда. Наверху, на первом этаже, кабинета у него не было, имелся лишь стул — да и тот все время меняли — возле стола младшего следователя Домокоша, потому что дела ему еще не доверяли, разве что предварительные допросы, а они проводились здесь, в подвале. Вот и сейчас он ждал на предварительный допрос заключенного, а уж ежели арестант заговорит, он должен вызвать Ревеса или Домокоша. Дулича беспокоило, однако, как бы это не затянулось: юношу по фамилии Остоин он уже дважды избивал до потери сознания, но ни слова признания, ни признака какой-либо уступчивости не добился. Неудача тем более его горячила, что это был первый случай, которым он занимался с самого начала, и могло сложиться впечатление, будто действует он недостаточно решительно и умело. К тому же парень, по сути, был слабачок, слабее всех, кого он сам обрабатывал или видел обработанными, оттого так легко и терял сознание, спасаясь от ответственности в изнеможение и беспамятство.