Неразделимые - [34]

2

Прошла ночь, забрезжило утро, и снег прекратился. А навалило его почти по колено, значит, он перестал падать перед самым рассветом. Вчера еще серые, угрюмые плетни вдоль дороги сейчас были белые и благодушные; межи на полях сравнялись, стебли кукурузы скрылись, края долин и оврагов мягко округлились, а внизу, под домами, простерлась ровень — белая и непривычно широкая. Девственную белизну снега оберегала и сама тишина — не слышно было даже лая собак. Человеческие следы виднелись лишь возле домов, кошар и тянулись от дома к дому, но и они были совершенно чистые. Широкая, утоптанная и тоже еще белая дорога пролегла только на мосту и на видимом за ним изгибе пути — будто по ней прошагал отряд солдат. Снежный путь шел между крайними домами села Ушча на противоположном берегу и сразу за ними, в самом начале ущелья текущей от Висибора речки, полностью сходил на нет, точно и его смутила нетронутость снега и он остановился. Поредевшие облака поднялись высоко под небосвод, солнце сквозь них светило так, что снег не сверкал, а становился еще белее, чище и краше, вселяя в души веру в неприкосновенность тишины, отдохновение земли, отсутствие зла.

К полудню, когда солнце разогнало облака и в домах замешивали кукурузный хлеб, грелись горшки и противни, со стрех домов весело и бодряще зазвенела капель. А за обедом отец тихо положил ложку на стол и стал к чему-то прислушиваться. Мы ничего не слышали и все уставились на него. Он поднялся и растворил окно: с улицы донеслась густая винтовочная пальба. Отец по плечи высунулся наружу — пальба продолжалась и, казалось, не собиралась прекращаться.

— Вы обедайте, — сказал он и вышел.

Стрельба в самом деле не затихала. Здесь, на Большом Взгорье, семь лет назад каждый винтовочный выстрел, а тем более залп, был сигналом для всех, кто носил оружие, каждый тут же хватал винтовку и бежал на место сбора или прямо туда, откуда доносились выстрелы. Сейчас места сбора уже нет, винтовки — под австрийской оккупацией припрятанные и сбереженные или отнятые у австрийских же солдат — у всех отобраны, да и сами владельцы винтовок поредели в результате войн, мора в плену, убийств, чинимых оккупантами[38]. Но все, сколько их осталось или подросло, чтобы носить оружие, высыпали из домов, бродили возле них и между ними, глядели в ту сторону, где гремели выстрелы, прислушивались, собирались группами, переходили из одной в другую. Где это, что это, кто нападает, кто защищается, кто и за что погибает? Наконец в своих черных талаганах[39] или в перекрашенных в черный цвет австрийских шинелях (чтобы не распознали, потому что власти отбирали все, что было захвачено у австрийцев) люди выстроились на самом краю ровени и обрыва над Риекой на гладком и открытом снежном пространстве. Отсюда пальба слышалась гораздо сильнее, это были то залпы, то одиночные выстрелы. Но и те и другие говорили еще и о другом: стволы винтовок были повернуты вправо — били по какой-то цели за каменной грядой от Висибора к речке, грохот выстрелов отражался от скал, обрушивался на камни позади тех, кто стреляет, и сюда доходил многократно пересекающимся гулким эхом, и от него, как и от залпов, вздрагивал и вспышками отражался на снегу солнечный свет. Но мучительнее всего были редкие одиночные выстрелы: тишина, поймано, выстрел, еще один, еще два с глухим и коротким эхом, точно в упор расстреливали человека.

Внезапно густая пальба полностью прекратилась — тишина в первое мгновенье была невыносимее грохота залпов. Среди этой тишины раздались очень редкие выстрелы — стреляли будто из винтовок, повернутых влево, и словно бы из норы, откуда звук едва вырывался и едва достигал камней противоположной стороны. На другом берегу Риеки неожиданно появилось семеро жандармов: они что-то кричали поличанам и делали знаки руками, чтобы те расходились. Даже потрясали винтовками, грозя, если они не разойдутся, стрелять. Поличане продолжали стоять, словно им было невдомек, что от них требуют. Жандармы между тем входили в раж, размахивали винтовками и руками, наконец можно было ясно разобрать их крик: «Расходись!» Так как сильная пальба уже не возобновлялась, да и редкие выстрелы словно бы из норы прекратились, поличане один за другим стали поворачиваться и уходить. Но не успели еще все повернуться к дому, как в скалу за Висиборской грядой снова ударил огонь и уже не прекращался. Поличане опять сошлись вместе на полпути между теми, кто успел отойти, и теми, кто еще даже не повернулся, — что делать перед лицом вооруженных жандармов людям, которые испокон веков ходили с оружием и полагались на оружие, а сейчас оно у них отнято? Отошли они недалеко, но все-таки настолько, что жандармы со своего, низкого берега их больше не видели, переходить же на их сторону жандармы не выказывали намерения — они были малочисленны, и к тому же ушчане за их спиной также неспокойно расхаживали возле домов. Сойдясь, наши односельчане как бы в оправдание, что вынуждены были отступить, принялись говорить гораздо громче, чем прежде, даже запальчиво — они кричали, высказывали предположения и объяснения, где стреляют и что означает эта вновь начавшаяся перестрелка. Стреляют из пулемета, говорили они, и вся заваруха, по всей видимости, вокруг Пешовой пещеры.