Неразделимые - [10]
Так они и влетели во двор кума Дуяна Брекала, чего вдруг у самой околицы потребовала старуха: Дуян присматривал за ее домишком и остатками имущества, которое она, собираясь с сыном в город, не захотела продавать.
Спятивший автомобиль, задом въезжавший в его двор, вверг Дуяна в ужас, какого он не испытывал никогда в жизни. В белых кальсонах, почесывая мохнатые голени, сидел он на крылечке, дожидаясь, пока жена выгладит ему брюки для похода «вниз» — за табаком и прочими мелочами. Машина замерла у самого порога; он едва успел вскочить, спасая ноги.
— Чуть было, чуть было не задел… — бормотал Дуян. — Ну вот, а я — в кальсонах… Добро б еще были чистые — еще туда-сюда… А то ведь утром ловил рыбу, измазал… Добро б еще рыба была…
— Здорово, кум! — окликнул его из машины Андрия.
— Какой я тебе кум, мать твою! Мара, неси штаны, машина у порога!
Только сбегав в дом и переодевшись, Дуян понял, кто приехал. Он вышел к гостю, широко улыбаясь, радостно раскрыв объятия. Обхватив Андрию своими ручищами, он приподнял его над землею.
— И куда только революция и техника не добираются! Автомобиля в наших краях сроду не видывали, ни целиком, ни по частям. Нет, вру: по частям видывали. Притаскивали, бывало, старые шины, мастерили из них постолы да и скакали потом по горам, как дикие козы.
Он перевел дух:
— Как живешь, кум? Да о чем я, придурок, спрашиваю, когда вижу и сам: на автомобиле прибыл!
— Хватит, черт паленый, языком молоть, остановись! Ишь, распялил пасть, захлопнуть не может! — крикнула старуха, выбираясь из машины. — Скажи-ка лучше, как тут моя Дикуля?
Дуян только шире раскрыл рот: чудеса продолжались. До этой минуты он не замечал старуху.
— Сплю я, что ли! Ты ли это?!
— Ишь, нехристь, а кто же еще!
— А прошел слух, она, мол, копыта откинула, а ты вон что, разъезжаешь на машинах, как министерша!
— То-то бы ты, вражина, радовался, если б и впрямь откинула!
Дуян обнял ее за узенькие костистые плечи.
— Скажешь тоже! Очень я тебя жалел. Живи себе на здоровье! Да как ты живешь-то, что поделываешь?
— Как Дикуля моя, спрашиваю?
— И не спрашивай!
Старуха схватилась за сердце и стала клониться к земле, вот-вот рухнет.
— Ох, беда-беда, говори скорей, что стряслось!
Дуян, испугавшись, кинулся к ней, опередив Андрию.
— Кума! Да что с тобой, побойся бога, дослушай, потом опрокинешься! Дикуля твоя — первая на селе! Отелилась бычком, швейцарцем!
— Ох, чуть не убил, право!
— Поставил я ее под искусственного, прости господи, быка. Теперь, знаешь ли, не как встарь, все хозяйство — у ветеринара, в кожаной сумке. Ты мне три сотни должна.
— Да за что ж это?
— За искусственное осеменение!
— Врешь. Не получишь ты таких денег!
— Выложишь, кума, когда увидишь стокилограммового теленка под своей коровой.
— А своих-то ты коров ставил под ветеринара? — весело поинтересовалась бабка.
— Нет. Пусть, думаю, на твоей потренируется. Теперь жалею.
— А куры? Жива хоть одна?
— О курах Мару спрашивай. Она за мелочью смотрела.
Андрия, уже не раз тщетно пытавшийся прервать их то и дело высекавший искры диалог, шлепнул Дуяна по широкой спине.
— Доставай ключи от нашего дома и садись с нами в машину!
— Мара, подай-ка ключи, кума возвратилась!
Мара через окошко протягивает ему ключи, стараясь спрятаться от взглядов гостей, которые и ее застали врасплох, непричесанной, неубранной.
— Садись. — Андрия распахивает перед Дуяном дверцу автомобиля.
— Не запачкать бы, разрази меня гром, — смущается Дуян и на всякий случай вытирает руки о только что отутюженные штаны. Высокий, крупный, он с трудом влезает в машину.
Перевод с хорватскосербского Н. Кореневской.
ЖИВКО ЕЛИЧИЧ
Ж. Еличич родился в 1913 году в Сплите (Далмация). Прозаик, поэт, эссеист. Академик. Закончил философский факультет Загребского университета. Участник народно-освободительной войны 1941—1945 гг. Опубликовал книгу рассказов «Капля стыда» (1957), романы «Теплая кожа» (1960), «Летними вечерами» (1966), «Дурацкая луна» (1973), несколько сборников статей о современной хорватской прозе.
Рассказ «Стартовый пистолет» напечатан в журнале «Форум», № 7—8, 1983 г.
СТАРТОВЫЙ ПИСТОЛЕТ
Однажды на рассвете я почувствовал что-то неладное в горле. С этого все началось.
Я сипел, не мог выговорить ни слова, пока не выпил чашку горячего молока. Сигарету выкурил без всякого удовольствия; дым раздражал слизистую в глубине горла.
Все знакомые говорили мне, да и сам я был уверен, что простудился. Кое-кто советовал показаться врачу — вдруг это гнойная ангина, а от нее одним горячим чаем и аспирином не избавишься.
Стояла ранняя осень, та пора, когда особенно тянет рисовать.
Я кивал друзьям, вроде бы соглашаясь с ними, обматывал горло шерстяным шарфом, пил почти кипящее питье, но все мысли были в мастерской.
Я говорил невпопад, смеялся и надсадно кашлял.
Меня захватили чуть тронутые тленом краски: как листья на деревьях, пожелтев, съеживались, а слетевшие на землю — прели и рассыпались в прах, так и лица на моем мольберте распадались, требовалось много усилий, чтобы чешуйки кожи цвета тлена не расходились. Никогда, даже в самые безнадежные минуты, я не отваживался прибегнуть к четкой линии контура. Что случится, если распавшаяся кожа разойдется? Чешуйки подрагивают, пузырятся, волнуются. Сшить бы их какой-нибудь чудесной нитью, ха-ха-ха, вот бы заплатища получилась!
