Нерадивый ученик - [39]

Вечером Гудфеллоу доложил, что лорд Кромер палец о палец не ударил ради своей безопасности. Порпентайн вновь заглянул к брату его слуги и узнал, что их совет дошел до лорда. Он недоуменно пожал плечами и назвал генерального консула простофилей; завтра наступало 25 сентября. Он вышел из отеля в одиннадцать и в коляске отправился в пивную в нескольких кварталах к северу от сада Эзбекие. Он сел за небольшой пустой столик у стены и стал слушать слезливую мелодию, которую исполняли на аккордеоне, – наверняка такую же старую, как Бах; он закрыл глаза, сигарета свесилась у него изо рта. Официантка принесла мюнхенское пиво.

– Мистер Порпентайн. – (Он поднял взгляд.) – Я за вами следила. – Он кивнул, улыбнулся; Виктория села. – Папа умрет, если узнает.

Посмотрела на него дерзко и прямо. Аккордеон замолчал. Официантка поставила на стол две Kruger[34].

Он прикусил губу в знак скрытого сочувствия. Она искала и нашла в нем женские черты, которые раньше видели только собратья-шпионы. Он не стал вдаваться в расспросы о том, как она узнала. В окно она его заметить не могла. Он сказал:

– Сегодня днем он был в германской церкви, играл Баха, как будто Бах – это все, что у нас осталось. Так что, возможно, он знает.

Она склонила голову, на верхней губе – усы от пивной пены. На другой стороне канала раздался слабый свист экспресса, уходящего в Александрию.

– Вы любите Гудфеллоу, – рискнул предположить Порпентайн. Он никогда еще настолько не уходил в эти сферы: здесь он турист. Сейчас он с радостью воспользовался бы каким-нибудь Бедекером.

– Да. – Ее шепот почти утонул в новом завывании аккордеона.

Так сказал ли ей Гудфеллоу… Порпентайн поднял брови, она покачала головой: нет. Занятно понимать друг друга без слов, лишь с помощью мимики.

– Как бы то ни было, я догадалась, – сказала она. – Можете мне не верить, но я должна признаться. Это правда.

Как далеко можно углубиться, прежде чем… Безнадежно. Вопрос Порпентайна:

– Чего же вы от меня хотите?

Она: наматывает кудряшки на пальцы, на него не смотрит. Помолчав немного, отвечает:

– Ничего. Только понимания.

Если бы Порпентайн верил в черта, он бы сказал: тебя подослали. Вернись и скажи ему, им, что это бесполезно. Аккордеонист узнал в Порпентайне и девушке англичан.

– Если есть у черта сын, – задиристо пропел он по-немецки, – значит это Палмерстон.

В кафе сидели несколько немцев, они заржали. Порпентайн вздрогнул от неожиданности: песне было лет пятьдесят, не меньше. Оказывается, кое-кто ее еще помнит.

Петляя между столиками, подошел Варкумян – опоздал. Увидев его, Виктория попрощалась и ушла. Отчет Варкумяна был кратким: ничего не происходит. Порпентайн вздохнул. Оставалось одно. Устроить в консульстве панику: пусть будут начеку.

Итак, на следующий день они взялись за Кромера по-серьезному. Порпентайн проснулся в дурном настроении. Он прилепил рыжую бороду, напялил жемчужно-серый цилиндр и заявился в консульство под видом ирландского туриста. Там всем было не до шуток: его выставили. Гудфеллоу придумал кое-что получше. «Бросаю бомбу», – крикнул он. К счастью, его представление о снарядах было ничуть не лучше его меткости. Вместо того чтобы благополучно шлепнуться на газон, бомба через окно влетела в консульство, отчего одна из глупеньких уборщиц впала в истерику (хотя бомба, конечно, была липовая), а Гудфеллоу чуть не арестовали.

В полдень Порпентайн пришел на кухню отеля «Виктория» и застал там полную неразбериху. Встреча в Фашоде состоялась. Ситуация обернулась Кризисом. Раздосадованный, он выскочил на улицу, остановил экипаж и помчался на поиски Гудфеллоу. Через два часа он обнаружил его спящим в номере отеля, где они до этого расстались. В ярости Порпентайн вылил на голову Гудфеллоу кувшин ледяной воды. В дверях показался ухмыляющийся Бонго-Шафтсбери. Порпентайн швырнул в него пустым кувшином, но тот успел исчезнуть в коридоре.

– Где генеральный консул? – добродушным сонным голосом поинтересовался Гудфеллоу.

– Одевайся, – взревел Порпентайн.

Они разыскали любовницу секретаря, которая лениво валялась на солнышке и чистила мандарин. Она сообщила, что Кромер собирался в восемь быть в опере. Что будет до этого, она сказать не могла. Они отправились к аптекарю, у которого для них ничего не было. Когда они мчались по саду, Порпентайн спросил, что делают Рены. Гудфеллоу ответил, что они, кажется, в Гелиополе.

– Какого лешего на всех нашло? – возмутился Порпентайн. – Никто ничего не знает.

До восьми делать было нечего; попивая вино, они сидели на террасе кафе. Египетское солнце уже миновало зенит, но шпарило вовсю. Тени было не сыскать. Страх, который подкрался к нему позапрошлой ночью, теперь расползался в стороны по челюстям и подступал к вискам. Даже Гудфеллоу, похоже, нервничал.

Без четверти восемь они подошли по дорожке к театру, купили билеты в партер, уселись и стали ждать. Вскоре появился консул со свитой – они устроились совсем рядом. С двух сторон выплыли Бонго-Шафтсбери и Лепсиус, обосновавшиеся в ложах; образовался угол в 120 градусов, вершиной которого был лорд Кромер.

– Вот черт, – сказал Гудфеллоу, – надо было сесть повыше.