Непротивление - [39]

— Принести вам вина? — спросил он развязно-предупредительно. — Давайте выпьем вместе, мне хочется с вами чокнуться и наговорить вам глупостей и объясниться в любви.

— А мне — нет. Сейчас не хочу ни капли. Вы что — умеете объясняться в любви? А куда денете свой фронтовой лексикон?

Она закинула ногу на ногу, охватила руками округленно обтянутое платьем колено, с опущенными ресницами сидела в спокойной, независимой позе, еще сохраняя в изгибе губ снисходительный след улыбки после разговора с Эльдаром и Билибиным; приторный, какой-то восточный запах духов касался Александра, туманил голову внезапным воображением о тайной прелести ее тонкого тела под этим черным, как лак, платьем. И он сказал первые пришедшие слова, совсем не то, что хотелось ему сказать:

— Знаете что, Нинель, по-моему, эти ребята… Эльдар и Роман, влюблены в вас оба…

Будто только что увидев Александра, она с кротким терпением ответила:

— А дальше?

— Вы о нас сказали, что мы все закупорены войной. А что вы думаете о себе?

— Мне любопытно, что скажете вы.

— Мне кажется, что вы все в тылу — замки, запертые на три поворота ключа, — сказал он безулыбочно. — Не обижайтесь, нет смысла. Впрочем, обижая других, обижаешь себя. Вы, например, Эльдара презираете, а Романом брезгуете. А это фронтовые ребята. И к вашему высокомерию я не испытываю никакого восторга. Вам прощают, потому что вы не парень…

Она договорила, подражая тону его голоса:

— Иначе вы бы по-фронтовому отколошматили меня? Вы уже раз говорили мне…

«Что толкнуло меня сказать ей это? Думал совсем не о том. У нее такое лицо, как будто она хочет поиздеваться надо мной. У нее наклонность к самодовольству, а лицом она управляет мастерски». И он проговорил, даже не пробуя улыбнуться:

— Не исключено.

— Да-а? Вы так надеетесь на свою силу?

— Если заденут фронтовика, не собираюсь прощать никому и ничего.

— О-о, какой вы парень, — протянула она с изумлением. — У вас решительность профессионального бретёра. Вы знаете, что такое бретёр?

— Не имею понятия.

— Вам приходилось убивать немцев?

— Я старался взять их живыми. Какому разведчику нужен мертвый немец?

— А все-таки? Вам лично приходилось?

— «А все-таки» — яснее ясного. Промахнуться — значит, дома получат похоронку. Если лично, то мой автомат был заряжен не патронами, а проклятиями самого черта. И у всех ребят во взводе. Личного ничего не было.

— Вот здорово! Почти шекспировская пьеса. Эт-то что же за театральные слова насчет проклятий черта?

— Пьеса? Война только подлецам, карьеристам и дуракам кажется театром. Даже где-то читал: «Театр военных действий». Глупее не придумаешь. А насчет черта — так говорили у нас во взводе. Помощник начальника штаба полка, которому мы подчинялись, любил повторять эту фразу. Офицер был стоящий. Мои ребята его уважали. Погиб в Пруссии. Кстати, был из Москвы. Жил где-то на Усачевке.

— И вы его фразу повторяете до сих пор?

— Да. Стоило ее запомнить.

Она, в растерянности обхватывая колено руками, с неумолимым безразличием посмотрела на острый носок своей черной туфельки.

— У нас во взводе… Мои ребята… Как будто вы очень гордитесь или очень уж ими хвастаетесь. Что-то не похожи вот эти идеальные ребята на рыцарей без страха и упрека. Чем они хороши, так это водку геройски глушат. — Она сказала не «пьют», а «глушат», и это нарочитое огрубление опять задело Александра.

— Вы немного пьяны, Нинель? — суховато спросил он.

— Конечно. Но… чуть-чуть-чуть меньше ваших друзей.

Она перевела насмешливый взгляд в сторону стола, где в людском круговороте, в гомоне возбужденного говора, в тесноте пиджаков выделялись гимнастерки Логачева, Твердохлебова и Билибина, окруживших едва видимого из-за их плеч маленького Эльдара — все четверо чокались, смеялись, голоса их увязали в общем шуме, и Александра, неизвестно почему, вдруг потянуло туда, к ним, постоять рядом, выпить с ними вина.

Кирюшкин, совершенно трезвый, танцевал с Людмилой в своем ослепительном пиджаке, не выводил ее из круга, не отпускал ее, и она, подчиняясь ему, почти касалась виском его плеча, а он своими дерзкими глазами нежно смотрел на ее золотистые волосы и говорил что-то ей.

Нинель сказала, указывая взмахом ресниц на Кирюшкина:

— Этот неотразимый демон в модной маске поймал в сети милого ангела Лю, а она, очаровательная дурочка, наверно, сошла с ума.

— Неясно, что значит «демон в модной маске»?

— О нем ходит дурная слава. Его почему-то боятся во всем Замоскворечье. Самолюбив и дерзок. Впрочем, такие парни мне нравятся, но отталкивают грубой силой. Мне кажется, вы в чем-то похожи.

— В чем я похож? Грубой силой?

— Как вам сказать? Ну, положим. Я знаю, что нравлюсь вам, но вы выставили иглы, как дикобраз.

Улыбка раздвинула ее губы. Александр нахмурился.

— Я готов бесконечно потакать женской слабости, но никогда не покорюсь женской силе, — сказал он, вспоминая последнюю встречу с Вероникой, и нехотя пошутил: — Сила, слабость — вшистко едно!

Порхающей походкой в распахнутой, как крылья, короткой курточке, должно быть, юный жрец искусства, подлетел к дивану молодой человек с радостным легковерным смехом, крича:

— Нинель, как рад, я только что с вечерних съемок, ворвался сюда и узнал, что ты здесь! Я не видел тебя два… как будто два тысячелетия! Ты отменно выглядишь! И платье тебе к лицу. Пойдем к столу, выпьем чего-нибудь! Я задыхаюсь от жажды! Я устал, как бобик на охоте! Снимали сцену собрания, сняли пять дублей, измучились! У тебя роскошные духи! Немецкие? Французские? Пойдем, Нинельчик! Что? Прости, ты занята? Как? Кто это? — Он выкатил белесые глаза, нескладно запутался, заплутался в словах, вращая маленькой верблюжьей головкой то в сторону Нинель, то в сторону Александра, уже вроде бы понимая, в чем дело, и в то же время сердясь на то, что она не одна и смотрит на него с беззвучным невниманием.