Непростой читатель - [16]

Библиотекарь Виндзора был одним из многих пытавшихся увлечь Ее Величество неповторимым обаянием Джейн Остин, но, так как королеве со всех сторон только и говорили, как ей понравится Остин, это в конце концов отвратило ее от романистки. Кроме того, романы Джейн Остин для нее как для читателя представляли определенную трудность. Особенность ее повествования — во внимании к мельчайшим социальным различиям, различиям, которые королеве мешало уловить ее собственное уникальное положение. Между королевой и ее самыми знатными подданными существовала такая пропасть, что социальные градации других слоев населения для нее были неразличимы. Поэтому то, что было так значимо для Джейн Остин, казалось королеве гораздо менее значимым, чем обычному читателю, и это еще больше затрудняло чтение. Романы Джейн Остин ей даже представлялись каким-то энтомологическим исследованием, а ее герои казались читательнице-королеве настолько похожими друг на друга, что хотелось рассмотреть их под микроскопом. Только когда к ней пришло понимание и литературы, и человеческой природы, книги Джейн Остин обрели в ее глазах индивидуальность и обаяние.

Феминизм тоже не удостоился большого внимания королевы, во всяком случае вначале, и по тем же причинам. Гендерное деление, как и классовые различия, было ничто в сравнении с бездной, отделявшей королеву от остальных людей.

Но будь это Джейн Остин, или феминизм, или даже Достоевский, королева в конце концов принимала их, как и многое другое, без какого-либо снисхождения. Несколько лет назад она сидела рядом с лордом Дэвидом Сесилом за обедом в Оксфорде, но разговор как-то не складывался. Впоследствии она выяснила, что он написал несколько книг о Джейн Остин, и сейчас она могла бы получить удовольствие от этой встречи. Но лорд Дэвид умер, она поздно спохватилась. Слишком поздно. Все было слишком поздно. И тем не менее она продвигалась вперед, как всегда решительно, пытаясь наверстать упущенное.

Королевский двор регулярно перемещался из Лондона в Виндзор, Норфолк, Шотландию, с ее стороны, во всяком случае, никаких усилий не требовалось, так что иногда она ощущала себя почти что лишней в этой процедуре: одни и те же переезды и перемещения без всякого внимания к центральной персоне. Отлаженный ритуал приездов и отъездов, в котором она была багажом, пусть и самым важным багажом, но все же багажом.

Но теперь к этим переездам она относилась терпимее, чем прежде, и все потому, что персона, вокруг которой, как правило, все крутилось, смотрела в книгу. Королева садилась в автомобиль в Букингемском дворце и выходила из него в Виндзоре, не упуская из виду капитана Кроучбека, эвакуировавшегося с Крита. Она радостно летела в Шотландию в компании Тристрама Шенди, а если уставала от него, то Троллоп (Энтони) всегда ждал неподалеку. В результате путешественником она стала сговорчивым и нетребовательным. Правда, она не всегда была так точна, как прежде, и машина, поджидающая под навесом в дворцовом дворе, с герцогом на заднем сиденье, который постепенно закипал, стала привычным зрелищем. Но когда она в конце концов быстрым шагом подходила к машине, то не чувствовала никакого раздражения — ведь при ней была книга.

Однако двор был лишен подобного утешения, и недовольство придворных нарастало. Каким бы вежливым и изысканным ни был конюший, он, в сущности, не более чем помощник режиссера, всегда знающий, когда требуется выказать почтение, и понимающий, что это представление, за которое он (иногда — она) отвечает, а Ее Величество выступает здесь в главной роли.

Слушатели или зрители — а, когда дело касалось королевы, зрителями были все — тоже знали, что это представление, но в то же время им нравилось думать, что они ненароком уловили проблеск жизни более "естественной", более "реальной" — например, случайно услышали реплики вроде "Я прикончила джин с тоником" от покойной королевы-матери или "Пройдохи!" от герцога Эдинбургского, — или, скажем, подсмотрели, как королева, сев с гостями за стол в саду, с облегчением сбрасывает туфли. На самом деле, эта милая непосредственность была таким же представлением, как и само официальное появление королевской семьи. Это шоу — или интермедия, — которое можно было назвать игрой в нормальную жизнь, было так же продумано, как и любое появление на публике, и даже те, на чьих глазах все это разыгрывалось, считали, что королева и ее семья держатся совершенно естественно. Официальные или неофициальные моменты были частью самопрезентации, в которой принимали участие конюшие и которая, с точки зрения публики, не считая этих непредвиденных моментов, была безупречна. Конюшие далеко не сразу спохватились, что эти маленькие оплошности королевы, якобы показывающие публике, какая она "на самом деле", стали случаться все реже. Ее Величество по-прежнему прилежно выполняла свои обязанности, но этим все и ограничивалось, она, как бывало раньше, не делала больше вид, что выходит за рамки дозволенного, и редко роняла как бы нечаянные реплики ("Не шевелитесь, — могла она сказать когда-то, прикалывая медаль на грудь молодому человеку, — мне не хотелось бы пронзить ваше сердце"), реплики, которые ее подданные, возвратившись домой, бережно лелеяли, наряду с приглашением, специальным пропуском на автостоянку и картой дворцовой территории.