Неприметные женщины - [9]

– Никакого мистера Парсонса нет и в помине, Дон. И никогда не было. Отцом Альтеи был датчанин, студент медицинского факультета. Он, вроде бы, теперь занимает у себя важный пост.

– О, – что-то помешало мне извиниться. – Вы имеете в виду, что он даже не знает об Альтее?

– Нет.

Она улыбнулась, и ее глаза озорно блеснули.

– Вероятно, у вашей дочери было нелегкое детство?

– Я росла в таких же условиях и чувствовала себя счастливой.

Ну надо же, она просто сразила меня наповал. Нy, ну. В моем сознании замелькали кошмарные образы – поколения одиноких женщин из рода Парсонс, отбирающие себе производителей и беременеющие от них. Похоже, все мы к тому идем.

– Лучше я погляжу, не поймалось ли еще чего. Она уходит. Напряжение спадает.

Вот так Нет. Нет и все. Никакого контакта. Прощайте, командир Эстебан. До чего же болит нога. К черту этот оргазм на расстоянии, миссис Парсонс.

После мы почти не разговариваем, и молчание, кажется, вполне устраивает Рут. Странный день тянется медленно. Один за одним налетают порывы ураганного ветра. Рут принимается жарить рыбу, но дождь заливает костерок. А стоило солнцу выглянуть из-за туч, как дождь хлынул с новой силой.

Наконец Рут садится рядом, устроившись под обвисшим от влаги серапе, но согреться так и не удается. Я подремываю, и сквозь сон чувствую, как она время от времени вылезает наружу, чтобы осмотреться. Мое подсознание фиксирует, что она, как и прежде, на взводе. Я приказываю своему подсознанию отключиться.

Поднявшись, я увидел ее с блокнотом в руках. Она что-то записывала на размокших страницах.

– Что это, перечень покупок для крокодилов:' Вежливая улыбка.

– Нет, всего-навсего адрес. На случай, если мы… глупые страхи, Дон.

– Э, – Я подсел к ней и подмигнул. – Рут, перестаньте дергаться. Правда, успокойтесь. Мы скоро отсюда выберемся. И вы будете рассказывать всем потрясающую историю. Она даже не удостаивает меня взглядом.

– Да…, наверное, выберемся.

– Так что успокойтесь, все идет как надо. И никакой опасности здесь нет. У вас нет случайно аллергии к рыбе?

Еще один сдержанный смешок девочки-паиньки, однако и в нем ощущается трепет.

– Иной раз мне хочется уехать куда-то по-настоящему далеко… далеко.

Желая продолжить наш разговор, я сказал первое, что пришло мне в голову:

– Ответьте мне, Рут, чем вас так привлекает одиночество? Живя в Вашингтоне… Ведь такая женщина… как вы…

– Должна быть замужем?

Она качает головой и засовывает блокнот обратно в свой мокрый карман.

– Почему бы и нет? Ведь замужество – привычный источник общения. Только не говорите мне, что вы профессиональная мужененавистница.

– Скажите уж прямо, лесбиянка… – Теперь ее смех прозвучал естественнее. – Лесбиянки не работают в секретных отделах.

– Ну, ладно. Какую бы травму вы ни пережили, все когда-то кончается. Вы не можете ненавидеть всех мужчин.

Улыбка вновь мелькнула у нее на губах.

– У меня нет никакой травмы, Дон. И никакой ненависти к мужчинам я не испытываю. Ненавидеть их было бы так же глупо как… К примеру, ненавидеть погоду.

Она искоса посмотрела на струи дождя.

– А я думаю, что вы таите какой-то страх. Вы и меня-то побаиваетесь.

И тут же – ответный выпад, точный мышиный укус.

– Мне хотелось бы узнать что-нибудь о вашей семье, Дон. Туше. Я излагаю ей отредактированную версию событий, в результате которых семья, как таковая, распалась. Она посочувствовала мне:

– Очень жаль. Как это печально.

Мы еще немного болтаем о преимуществах одинокой жизни, она сообщает, что любит ходить с друзьями в театр, на концерты и путешествовать. Одна из ее знакомых – главный кассир в «Ринглинг Бразерс». Каково?

Но дальше наша беседа стала проходить все обрывистее, толчками, будто записанная на ленту плохого качества. В промежутках ее глаза окидывают горизонт, и она прислушивается не к моим словам, а к чему-то еще. Что с ней такое? В принципе, то же, что и с любой, далекой от условностей женщиной средних лет, привыкшей к пустой постели. Плюс комплекс работника секретной службы. Руководствуясь долгим опытом, я заключаю, что миссис Парсонс – это классическая мишень для мужчин.

– …Теперь возможностей стало гораздо больше. – Ее голос стих.

– Итак, да здравствует женское равноправие?

– Равноправие? – Она нервно наклоняется, дергает за край серапе и поправляет его. – Все это бессмысленно и обречено.

Мое внимание привлекает слово из Апокалипсиса.

– Почему вы сказали «обречено»?

Она смотрит на меня, будто у меня не все дома, и неопределенно произносит: – Ну…

– Ответьте же мне, почему обречено? Разве вы не добились равных избирательных прав?

Она долго колеблется, а когда решается заговорить, у нее становится совсем другой голос.

– У женщин нет никаких прав, Дон. Только те, которые нам с мнимым великодушием дарят мужчины. Они агрессивнее и сильнее нас, они правят миром. Когда их постигнет очередной кризис, наши так называемые права развеются, будто дым, – вот как этот дым. Мы станем тем, чем были всегда: собственностью. И все беды станут валить на наше «освобождение», как в эпоху упадка Рима. Вот увидите.

Она произнесла эту тираду скучным тоном человека, уверенного в своей правоте. В последний раз я слышал подобный тон, когда один мой знакомый объяснял, зачем ему понадобилось хранить в ящиках своего письменного стола мертвых голубей.