Неприкаянные - [12]

Как-то пополудни, в один из тех знойных дней, когда дремотная лень становится просто необоримой, хозяин, проходя по берегу ручья, наткнулся на спящего Меджу. Ни слова не говоря, он поднял парня с земли и пинком ноги столкнул на самую середину ручья. Вынырнув из воды, Меджа ухватился рукой за прибрежную водоросль и осыпал руганью кретина, вздумавшего без всякого предупреждения играть с ним такие шутки. Когда же он протер глаза и увидел, на кого кричит, то слова застряли у него в горле. Он думал, что его столкнул кто-нибудь из молодых рабочих, а не хозяин, массивная фигура которого маячила на берегу ручья. Его жирное тело буграми выпирало из одежды, а расплывшееся круглое лицо искривилось ехидной самодовольной улыбкой.

— Значит, я паршивый кретин, так? — прогудел хозяин.

— Нет… нет, господин, — залепетал Меджа. — Я думал, это кто-нибудь другой.

— Как же ты посмел спать? Разве я за это плачу тебе? — Улыбка на лице хозяина исчезла.

— Я не спал. Я только…

— Ясно. Ты только прикидывал, сколько ведер воды должен натаскать для дома, не так ли?

Именно этим Меджа занимался, перед тем как задремать, но хозяину он ничего не сказал, видя, как тот снова заулыбался своей гаденькой улыбкой.

— Я знаю, почему ты лодырничаешь, — продолжал хозяин. — Тебя закормили. Вот погоди, с Боем поговорю. Моя ферма не место для несовершеннолетних преступников.

Меджа был вне себя от ярости. Несовершеннолетние преступники! Ему хотелось сказать, что он знает, кого здесь действительно закормили, но, взглянув на толстые, как окорока, ручищи и на огромное брюхо хозяина, удержался. Если этим рукам дать волю, то такому, как он, юнцу не поздоровится.

— Ну, что ты уставился на меня, как старая жаба? Бери ведро и — марш на огород. С водой, конечно. — Сказав это, хозяин зашагал, тяжело дыша, вверх по отлогому откосу к дому.

Меджа выбрался кое-как из тины, взял с берега ведро, зачерпнул воды и медленно поплелся по тропинке.

По дороге ему встретился Майна, которого недавно «повысили», назначив поваренком. В награду за то, что он «вел себя лучше», чем Меджа. Насколько Меджа мог судить, ничего заслуживающего поощрения Майна на ферме не сделал. Он лишь наловчился сваливать вину за свои проделки на других, в том числе на него, Меджу.

— Ну, как дела в огороде? — спросил Майна.

— Сорняки замучили. Воруй сколько хочешь. А на кухне как?

— Заваруха. Повар раскричался, говорит, что оставил на столе кексы, а они исчезли. Я все время там находился, а кто их взял — не видел. Ей-богу, не видел, Меджа.

Меджа посмотрел на оттопыренные карманы приятеля.

— На этот раз тебе, брат, не удастся свалить вину на меня. Лучше отнеси эти кексы обратно, пока паек не урезали.

— Да я не… — начал было Майна, но, поймав многозначительный взгляд Меджи, осекся и переменил тон. — Ладно, Меджа. Хотел тебя угостить, но раз ты против, верну их обратно.

— Если хочешь знать, меня уже лишили половины пайка. За то, что я отдохнул немного у ручья. Надеюсь, что хоть твоя доля останется в целости. Иначе голодать будем. Верни кексы.

Майна кивнул.

— Хорошо, я отнесу. — Он повернулся и побежал к дому. Потом остановился. — А как я объясню, откуда они взялись?

Меджа хотел было сказать, что это уж не его забота, но, зная подлую манеру Майны сваливать свою вину на другого, ответил:

— А ты положи — и все. Если хочешь, можешь повторить то, что говорил раньше. Скажи, что не знаешь, откуда они взялись.

На лице Майны заиграла лукавая усмешка.

— Смотри, Майна, — предостерег Меджа, — не вздумай соврать повару, будто эти кексы ты отнял у меня. В тот момент, когда ты их тащил со стола, я барахтался на середине ручья. Сам Жирный боров подтвердит. Это он столкнул меня в воду.

Майна посмотрел на одежду приятеля. Только сейчас он заметил, какая она мокрая и грязная. Он насмешливо поднял брови.

— Ага, поймал-таки тебя хозяин. Я знал, что поймает. Ты ведь всегда отлыниваешь от работы. — Майна захохотал и побежал прочь.

Меджа смотрел вслед приятелю и качал головой. Озорные повадки Майны раздражали его и в то же время восхищали. Только бы поесть да повеселиться — вот и все его заботы. Ни горе, ни разочарования не способны его расстроить. Удивительно: два грамотных парня живут тут словно в колонии принудительного труда, получая лишь десятую долю заработка, на который, при их образовании, они вправе рассчитывать, а Майне хоть бы что — было бы весело. Школьные годы и городские задворки казались ему теперь столь же далекими, сколь далекими были родные. Иногда, правда, и на него, как на всякого человека, нападала меланхолия, по это случалось не часто. Вывести его из равновесия могло лишь что-нибудь очень важное — например, слишком уж явное жульничество приказчика, норовившего каждый день недодать Майне муки. В таких случаях Майна говорил Медже:

— Если приказчик не бросит эти штучки, я больше молчать не стану. Пусть отдает что положено.

Что касается Меджи, то он своих родных не забывал. Но вспоминал он их по-разному: то с сожалением и тоской, то с чувством странного отчуждения.

Хотелось послать им письмо, но он не знал, что писать. Лучше было бы просто навестить их, но о чем с ними говорить? О том, как он скитался по городским задворкам? Он знал, что отец и мать ждут от него помощи, но он и не мечтал накопить столько денег, сколько им надо. При таком заработке ничего не отложишь. Шестидесяти шиллингов, получаемых ими ежемесячно, едва хватало на существование, и тем не менее Меджа ухитрялся, отказывая себе в самом необходимом, откладывать по одному фунту в месяц. Родным же требовалось на повседневные нужды, по крайней мере, в двадцать раз больше. Это значит, думал Меджа, что дефицит в их семейном бюджете составляет двадцать фунтов ежемесячно.