Неприкаянная. Жизнь Мэрилин Монро - [8]
И сует журнал нам под нос.
Мы смотрим на фотографию. На ней – она, позирует на пляже. Сидит на фоне отлива, в состоящем из двух частей купальнике, правая рука на топе, словно придерживая его. Она уже не смотрит с тоской, как когда-то, а выглядит жизнерадостной, почти беззаботной. Молодость буквально брызжет из нее. Можно подумать – ее исцелил объектив. Но трагедия всего этого, по крайней мере, с нашей точки зрения, заключается в том, что выглядит она так, будто и вправду верит, что печаль никогда уже не вернется.
– Тут даже имя не то, – говорит Рита. – Совсем другое. Совершенно другой человек.
– О’кей, – говорим мы, – о’кей.
Ни у кого уже нет сил с ней спорить. Но в какой-то степени Рита права.
Это совершенно другой человек.
1951-й: государственная больница, Норуолк, Калифорния
Больничные коридоры: тусклые и унылые, полы, которые моют в начале каждого часа и подметают каждые полчаса, из-за чего они выглядят так, будто по ним и не ходят вовсе, лишь кое-где виднеются одинокие черные отметины, которые не смогла отмыть швабра. Персонал всегда разговаривает шепотом, только шепотом. Так разговаривают, когда строят какие-то планы. В общем, все пациенты здесь одинаковы, потому что безумие одинаково, разве что имеет различные формы и размеры. Вот приземистый полноватый мужчина, почти лысый, кроме аккуратного венчика на макушке. Ему нравится кружиться посреди холла, да так, что из-под неряшливо заправленной рубахи то и дело выпадает вздымающийся, трясущийся живот. Когда на него находит, а санитаров рядом не оказывается, он начинает срывать с себя одежду, после чего голым шаром вновь выписывает круги по коридору, похлопывая по рефлекторно отвердевшему пенису, словно это рычаг, позволяющий вращаться быстрее. Тем временем говоруны и мямли сидят по углам. Разговаривают сами с собою, бормоча ругательства и слова раскаяния, злобно поглядывая на любого, кто посмеет на них посмотреть, за исключением разве что миловидных сиделок (хотя и тем порой достается). Говоруны и мямли – как правило, старики, попавшие сюда так давно, что им кажется, будто больница всегда была их домом. Они не помнят детства, как будто сразу взяли и появились в больнице. Они живут в относительной тишине. Шум – это звук беспорядка. Экспрессия – знак неудачника. Но копните глубже это спокойствие или хотя бы извлеките что-нибудь из-под него, и вы услышите нечто оглушительное. Как тот свист, что слышат только собаки и при этом падают на брюхо.
Подумайте об этом.
Мэрилин думает об этом каждый раз, когда навещает мать.
Особенно когда уходит. Падая на заднее сиденье автомобиля. Зажимая уши руками. Пытаясь заглушить этот ужасающий свист.
Быть может, им следует завести отдельное крыло в государственном лечебном учреждении Норуолка.
Палату Бейкер-Грейджер.
Грейнджер-Бейкер Центр.
Его можно было бы назвать в честь тех двух женщин, которые ее воспитали: матери Глэдис Бейкер и бабушки Делии Грейнджер.
Должно быть, Глэдис уже знала, каково это – идти по больничным коридорам, в которых стоит смешанный с затхлостью запах моющих средств, идти, опасаясь предстоящего свидания с матерью, потому что никому не хочется видеть мать в таком состоянии (особенно, с учетом того, что и мать матери находилась в таком же состоянии). Шел 1927-й, и весь мир говорил о наводнениях в Миссисипи, казни Сакко и Ванцетти, взрывах в Бат-Тауншипе, штат Мичиган, и Чарльзе Линдберге. Глэдис хотелось рассказать Делии о новой картине под названием «Певец джаза» – звуковом фильме, которому предстояло перевернуть все представления людей о кино. Очень хотелось, потому что у нее с матерью были хотя бы кинотеатры. Единственное место, где они могли расслабиться, забыв о своих проблемах. Но когда она увидела Делию – та сидела на краешке кровати, гримасничала и один за другим загибала пальцы, – то испытала острое желание уйти. Развернуться и убежать от матери – навсегда. Она увидела ярость (или, по крайней мере, нечто столь же реальное). Этот гнев витал в воздухе вокруг ее матери, подстегивая пожилую женщину. Ярость, которая била о пол стаканы и тарелки, сыпала словесными угрозами, отваживала от дома знакомых. Эта ярость ударила дочку Глэдис и, по словам малышки, пыталась еще и задушить ее подушкой после того, как ее указания не были поняты и исполнены. Именно это и увидела Глэдис. В ужасе осознав, что – теоретически – на подобное, быть может, способна и она сама, Глэдис отвела взгляд в сторону. Никогда не поднимавшая руку на дочь, порой, глядя на малышку, она совершенно беспричинно начинала лить слезы…
Стоя в коридоре у двери в палату матери, Глэдис отчаянно сожалела о том, что приходится ей родственницей. Если бы все это вдруг оказалось ошибкой! Оплошностью конторского служащего. Войдя в палату, она присела на кровать рядом с матерью. Присела, выставив по привычке локти, чтобы защититься в случае чего. Делия заворчала, затем закашлялась, словно к горлу подкатил комок. Отхаркнувшись, она сглотнула, снова начала загибать пальцы и дважды топнула ногой по полу.
Не в силах заставить себя смотреть на мать, Глэдис уставилась в коридор и дрожащим, далеким от обычного голосом принялась пересказывать «Певца джаза». И притворяться, что та слушает. Она приводила мельчайшие подробности, рассказывала об Эле Джонсоне и Мэй Макэвой, делая вид, что мечтает о том, как однажды они выйдут в город и посмотрят этот фильм вместе. Наконец, закончив, Глэдис встала и объявила, что ей пора. Она наклонилась вперед, как если бы хотела поцеловать мать в щеку, но резко остановилась в нескольких сантиметрах от ее лица. Делия напоминала хрупкую антикварную вещицу: малейшее прикосновение – и разлетится на тысячи кусочков.
Автор — полковник Красной армии (1936). 11 марта 1938 был арестован органами НКВД по обвинению в участии в «антисоветском военном заговоре»; содержался в Ашхабадском управлении НКВД, где подвергался пыткам, виновным себя не признал. 5 сентября 1939 освобождён, реабилитирован, но не вернулся на значимую руководящую работу, а в декабре 1939 был назначен начальником санатория «Аэрофлота» в Ялте. В ноябре 1941, после занятия Ялты немецкими войсками, явился в форме полковника ВВС Красной армии в немецкую комендатуру и заявил о стремлении бороться с большевиками.
Выдающийся русский поэт Юрий Поликарпович Кузнецов был большим другом газеты «Литературная Россия». В память о нём редакция «ЛР» выпускает эту книгу.
«Как раз у дверей дома мы встречаем двух сестер, которые входят с видом скорее спокойным, чем грустным. Я вижу двух красавиц, которые меня удивляют, но более всего меня поражает одна из них, которая делает мне реверанс:– Это г-н шевалье Де Сейигальт?– Да, мадемуазель, очень огорчен вашим несчастьем.– Не окажете ли честь снова подняться к нам?– У меня неотложное дело…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
Изучение истории телевидения показывает, что важнейшие идеи и открытия, составляющие основу современной телевизионной техники, принадлежат представителям нашей великой Родины. Первое место среди них занимает талантливый русский ученый Борис Львович Розинг, положивший своими работами начало развитию электронного телевидения. В основе его лежит идея использования безынерционного электронного луча для развертки изображений, выдвинутая ученым более 50 лет назад, когда сама электроника была еще в зачаточном состоянии.Выдающаяся роль Б.
За многие десятилетия жизни автору довелось пережить немало интересных событий, общаться с большим количеством людей, от рабочих до министров, побывать на промышленных предприятиях и организациях во всех уголках СССР, от Калининграда до Камчатки, от Мурманска до Еревана и Алма-Аты, работать во всех возможных должностях: от лаборанта до профессора и заведующего кафедрами, заместителя директора ЦНИИ по научной работе, главного инженера, научного руководителя Совета экономического и социального развития Московского района г.
Эта история началась в далеком 1910 году в Париже, где бурлила жизнь, где в кафе на Монмартре собирались и горячо спорили об искусстве те, кто потом составит славу мировой литературы и живописи.Именно здесь впервые встретились юная Анна Ахматова и Амедео Модильяни. Именно здесь начался их роман. Роман необычных людей – она красавица с гордым профилем, которая не сомневается, что станет известным поэтом. Он – молодой, порывистый, чья жизнь уже отдана искусству.Элизабет Барийе рассказывает красивую историю любви двух талантливых людей.
С чем у вас ассоциируется Франция? Несомненно, большинство людей в первую очередь назовут книги Франсуазы Саган. Ими зачитывались во все времена, на них выросло несколько поколений. Сегодня они нисколько не устарели, потому что истории любви, истории людей, переживающих подлинные чувства, устареть не могут. Франсуаза была личностью неординарной – о ней писали и «желтые» издания, и серьезные биографы. Многие пытались разгадать причины ее бешеной популярности, но никому это не удалось, потому что настоящую Франсуазу – такую, какой мы ее видим в этой книге, – знала только она сама.