Непрекрасная Элена - [36]

Сердце замерло и снова понеслось вскачь. Я разогнулась, отвернулась… и заставила себя сделать первый шаг, отдаляющий меня от Мари. Она — за спиной. Моргает опухшими глазами, недоумевает… И кто бы понял идиотское пыхтение, тем более сейчас. Мари мало что видит, не слышит внятно, совсем не соображает.

— А я, — почти без звука выдохнула Мари, — сладко высплюсь… да. Да!

Она истерично рассмеялась, икнула и подавилась. Я тоже задохнулась. Мари поняла! Она помнит мое ночное обещание пыхтеть за двоих и всё исправить, она готова даже теперь верить, что мы не повторим судьбу Елены и Марии из прошлого.

Чую: я сейчас малинового цвета и излучаю жар. Пульс, ей-ей, все сто пятьдесят. Лица слились в полосы, сами люди стали вроде зарослей. Я неустанно продираюсь сквозь всё то, что думает обо мне город, что изливает на меня в колючих взглядах.

Я бегу, ничто более не удерживает меня. Канат привычного перерублен, якорь благодарности и терпения потерян… Не желаю запирать себя в клетке правил, чтобы быть, как все. Я взбунтовалась! Это не город приговорил меня. Это я — свободна и мчусь прочь из клетки!

Вот и ворота. Впервые вижу их широко распахнутыми, когда снаружи нет поезда с грузом и гостей. Бегу в полную силу, вырываюсь из кольца стен, спешу к лесу, ныряю в пену кустарника на опушке и продолжаю продираться дальше, дальше… Нельзя останавливаться! Тогда я пойму, что натворила. Захочу перерешить решенное, обвинить виновных и слабых. Стоит замедлить бег, и я позволю себе думать: можно ли вернуться? Хуже, я ужаснусь: как мне выжить и куда идти? Пока для всего этого — не время.

Я перемахиваю поваленные стволы, ныряю под низкие ветки, рву горячим лицом паутину, уворачиваюсь от упругих лиственных пощечин.

Бегу… но пульс делается реже и ровнее. Я отпустила его из-под контроля. К вечеру узнаю хоть что-то о своей физиологии: реальный пульс, утомляемость, ритм дыхания… Затем разберу мешок и пойму, с какими мыслями папа Лоло упаковывал вещи. Было это слепое облегчение от того, что родная дочь вне опасности, а я заняла её место? Или он смог включить логику? Хорошо бы. Мне от его эмоций не станет тепло. Мне нужны свитер и одеяло, огниво и соль. Что еще? Понятия не имею! Просто бегу.

Пульс упал до сорока и выровнялся. Сердце работает иначе, мягко и чуть лениво… Дышится легко. В голове кромешное безумие, хочется кричать и прыгать. Я — свободна! Я — дура, поскольку радуюсь тому, что мне не по карману. Свобода всегда была убийственной драгоценностью, доступной единицам.

Не знаю, смогу ли я выжить вне города. Но я постараюсь стать собой.

Только вне стен я смогу найти ответ на вопрос, который донимает меня всю сознательную жизнь: кто я? Потому что в понимании предков, определенно, я — не человек.

Дневник наблюдателя. Несистемная запись, подлежит удалению

Демократия — власть большинства. Я, Алекс, сумма личностей и их воззрений, комплекс программ и данных, намеренно выбрал примитивное определение. Оно удачно отражает столь же грубое упрощение: инженер не может быть демократом. Гуманитарии — социолог, актер и им подобные — склонны верить в жизненную силу колонии, в пользу прозрачных стен и общих правил, урегулированных в формате игры «мы проголосовали».

Александр Мейер был инженером. Я, пусть и весьма условный цифровой наследник, согласен с моим биологическим предтечей. И вот почему. Если бы законы физики, химии или любой иной точной науки формулировались демократически, они бы ни на букву не отличались от текстов Библии, Корана и прочих им подобных высоконаучных трудов. Вера была бы критерием истины, а гениям Эйнштейна или Ферма голосованием посредственностей был бы гарантирован вердикт: сжечь выскочку!

Демократии, как и религии, важна не истина, а яркая презентация текущего прочтения.

Мой инженерно-логический комплекс не приемлет дефиниций истины через осредненное мнение. Для меня венец демократии — орда волкодлаков, этой крайне эффективной в выживании и развитии помеси кропнутого контингента зоопарков со стаями одичалых собак и редкими выжившими волками… Конечно, я говорю о Западной Европе на первичном этапе воздействия на геном. Именно там и тогда возникли и волкодлаки, и само их название, данное людьми — носителями ментальности прежнего мира… Отвлекаясь от темы, добавлю: биологическое разнообразие возвышенностей восточнее, от Среднерусской до Урала и за Урал, дало куда больше феерических, непредсказуемых решений.

Когда волна, инициированная чьим-то паническим страхом, смыла родину Мейера и почти весь запад континента, волкодлаки не пострадали: успели откочевать. Как они узнали о том, что осталось тайной для последних действующих спецслужб? Спросите у волкодлаков. Если найдете с ними общий язык.

Так или иначе, двигаясь на восток, эти гении стайности поумерили разнообразие иных новых видов. Так сказать, распространили на Среднерусской возвышенности ценности демократии. И главное — отсутствие права на мнение, что демократия не идеал организации миропорядка. Полагаю, всё сложилось бы много хуже, если бы на пути разношерстной массы «голосующих челюстями» волкодлаков не встали харизматичные одиночки, готовые пренебречь мнением толпы, даже оплатив свой выбор высшей ценою — жизнью… Я говорю о мейтарах и пожалуй даже йетарах — существах куда более загадочных. Их наличие мои системы наблюдения могут лишь предполагать, исходя из следов и косвенных признаков.