«Непредсказуемый» Бродский (из цикла «Laterna Magica») - [75]
Но что именно покоробило адвоката Волкова и его обиженного подзащитного Бродского: «негативная» ли рецензия Джона Кутзее, не принявшего от Бродского аванса в виде лестного отзыва о его трудах в эссе о Стивене Спендере, или дерзость Роберта Сильвера, отказавшегося табуировать «негативную рецензию» (фонд Бродского, как мы наблюдали, только этим и занимается)?
Попробую сразу же реабилитировать Роберта Сильвера, отослав читателя, а следом и Соломона Волкова, к публикациям “The New York Review of Books” за все годы пребывания Бродского в Соединенных Штатах. С неутомимым упорством господин Сильвер публиковал фантазии Бродского, несмотря на то что подавляющей читательской оценкой трудов Бродского оставалась одна звезда, а в периоды наивысшего успеха Бродский был удостоен двух звезд. Что же касается Джона Кутзее, осмелюсь предположить, что Соломон Волков все же не взял на себя труда прочитать его рецензию на Бродского. Иначе он был бы обязан признать сбалансированность позиции автора и осторожность, с какой Кутзее критикует фантазии Бродского.
Я ограничусь лишь одним пассажем, в котором Кутзее берется разобраться в позиции Бродского о метафизической сущности языка, якобы не подвластного ни историческому, ни семантическому канону. По Бродскому, не поэт владеет языком, а язык владеет поэтом, ибо слово поэта строится по метрической системе. В частности, строки Фроста “No memory of having starred / Atones for later disregard / Or keeps the end from being hard” («Никакая память о славе не искупит позднейшего равнодушия и не облегчит падения») должны, утверждает Бродский, циркулировать в голове читателя на манер кровообращения и тем самым толкать его к цели, которой является эволюция.
Но к какой цели будут толкать человека строки Фроста, если, сохранив ту же метрическую систему, мы поменяем смысл стиха и скажем нечто противоположное: “Мemory of having starred / Atones for later disregard / Or keeps the end from being hard” («Память о славе искупает позднейшее равнодушие и облегчает падение»)? Эта мысль принадлежит уже Кутзее. «Должны ли эти строки по праву войти, как утверждает Бродский, в кровь нации? Нет не должны, так как они являются ложными. Но, чтобы показать, как и почему они являются ложными, нам нужно привлечь поэтику с ее историческими параметрами, способными объяснить, почему оригинал Фроста, появившийся в определенный момент истории, определяет для себя место во времени (“трансформирует время”), а альтернативный вариант, пародия, этого делать не может. Такая поэтика должна будет использовать просодию и семантику исторически оправданным образом»,[354] – пишет Кутзее, оскорбитель Бродского и Волкова.
Я, конечно, осознаю, что комментировать впечатления о впечатлениях – дело неблагодарное. Впечатлениями можно делиться лишь в надежде, что кто-то их разделит. Иное дело – суждение. Оно возможно лишь на базе конкретного анализа конкретного материала. С этой мыслью я открываю статью датского слависта: «Еще раз об английском Бродском». Ее автор Йон Кюст, как выясняется, написал диссертацию на тему «Билингвизм Бродского: Практика и предыстория». Кому, как не ему, можно доверить лишить, удалить, упразднить, преодолеть скрытность истины (алетейи), если воспользоваться словарем автора книги о Пармениде.
«Я намерен сначала, – пишет Кюст в предисловии, – провести анализ статьи Рейна, показав основные составные элементы его критики и его принципиальный взгляд на проблему поэтических сочинений на неродном языке. Далее я сопоставлю позицию Крэйга Рейна с тем, как рассматривали этот факт наличия английских текстов в творчестве Бродского, во-первых, сам Бродский, во-вторых, его сторонники в этом вопросе, в частности, биограф Бродского Валентина Полухина».[355]
В заключение автор объявляет о своем намерении «обсудить несколько принципиальных вопросов, касающихся возможности и невозможности поэзии на неродном языке и, соответственно, возможности и невозможности критики такого специфического рода текстов».
Конечно, постановка последнего вопроса несколько ошарашивает. Проблема возможности или невозможности поэзии на неродном языке принадлежит к числу проблем типа: «Есть ли жизнь на Земле?» или «Занимает ли Америка целый континент?» Неужели и этот автор не пойдет дальше тривиальностей? Но он пошел дальше.
«Рейн совершает сразу несколько преступлений» и, в частности, предает «плюрализм англосаксонской традиции», защищающей Иосифа Бродского, «представителя национального меньшинства», от…
От чего же?
От… насмешек. «Рейн не только с позиции коренного англосаксонского населения Великобритании высмеивает эмигранта – представителя национального меньшинства, но также разрешает себе говорить о правильном и неправильном языке в литературе. Значит, он берет на себя строго нормативный дискурс. Если учесть плюрализм, лежащий в основе англосаксонской традиции политкорректности, Рейн, следовательно, совершает сразу несколько преступлений».[356]
Для начала хотелось бы напомнить господину Кюсту, что, причислив Бродского к представителям национальных меньшинств, он наносит своему подзащитному чудовищное оскорбление, ибо его подзащитный был глубоко убежден, что он родился в одной супердержаве и стал гражданином другой. Но Кюст и сам хорошо это знает. Ведь понятие «национального меньшинства» не закрепляется исключительно за Бродским. Оно некоторым образом перекочевывает к Рейну, правда, в его нетривиальном значении. Рейн «ставит себя на место мальчика в толпе в известной сказке Андерсена “Новое платье короля”», тем самым попадая в «меньшинство», правда, не в «национальное меньшинство», как Бродский, но в меньшинство в своем «истеблишменте». Но и Бродский недолго остается среди представителей «национальных меньшинств». Как нобелевский лауреат, он попадает в новое «меньшинство», снова в нетривиальном, но новом смысле, тем самым уравниваясь с Рейном.
