Неповторимое. Книга 6 - [71]

Горбачев не просто небрежно бросал фразы, обращаясь на «ты», но постоянно «вкручивал» в них нецензурные слова. Я смотрел на него и думал: как может такое высокопоставленное лицо вот так общаться с людьми? Ведь это не только унижает собеседника, но и роняет авторитет автора этой похабщины. А с Горбачева — как с гуся вода. Видно, у него всё нутро было такое. Непонятно только, почему Раиса Максимовна, державшая Горбачева под каблуком, не «очистила» его от этого недуга. А ведь она любила все красивое, особенно дорогие украшения. Но как может стремление к прекрасному уживаться с вульгарностью!

Итак, мы вошли в кабинет и по приглашению хозяина сели: я и Бакланов на стульях у приставного столика, а Шенин и Болдин обозначили свое сидение, слегка опираясь на подоконники. Затем и Олег Дмитриевич встал со стула и отправился к окну, где стоял Шенин. Видно, ему, Бакланову, было неудобно сидеть, когда Шенин и Болдин стояли. Я же не намерен был вставать. И не потому, что нарушал тем самым солидарность по отношению к товарищам. Меня уже раздражала горбачевская манера нагло говорить и хамить. Лично меня это его хамство пока не касалось, относилось к другим, но общая атмосфера была непристойной, тем более для президентского уровня.

Другое дело — если бы Горбачев вообще не принял группу. Это был бы шаг. Но хамить?! Я такого никогда не терпел, невзирая на ранги и обстановку. Поэтому продолжал сидеть.

Как мы и договорились, Олег Дмитриевич Бакланов начал беседу. Он спокойно, умно и обстоятельно рассказал вначале об общей социально-политической ситуации в стране, как мы ее оцениваем. Затем подробно об экономике, детализируя некоторые вопросы по военно-промышленному комплексу и сельскому хозяйству, касаясь, в частности, уборки урожая. Олег Семенович Шенин вначале умело вставлял по ходу важные реплики, а затем продолжил нить разговора, обрисовывая ситуацию, которая сложилась в партии. На мой взгляд, все это звучало весьма логично.

Но самое интересное, что ни тот, ни другой не поддавался на реплики Горбачева, который обильно насыщал речь нецензурщиной. Явно было видно, что он хотел сбить их с толку. Однако они твердо проводили свою линию, стараясь внушить ему мысль о необходимости все-таки введения чрезвычайного положения и воздержания от подписания нового Союзного договора в том виде, каким он был представлен в проекте. И несмотря на то, что ни в высказываниях Бакланова, ни в словах Шенина совершенно не звучали даже нотки нравоучения, Горбачев перебивал собеседников, многократно повторял, что его не надо учить, все это он прекрасно знает, что никаких открытий в этом не видит, что посильные меры в этих областях принимались, принимаются и будут приниматься.

Для подкрепления доводов Бакланова и Шенина в разговор включился Валерий Иванович Болдин. Будучи человеком вежливым и культурным, он начал было говорить, как было принято в нашем обществе, но Горбачев буквально перешел на лай и фактически не дал ему говорить.

Видя такую картину и понимая, что никто из моих коллег необходимой атмосферы создать не может (видимо, сказывалось влияние Горбачева, сложившееся за годы длительной совместной работы), я решил высказаться. Начал твердо, с напором. Горбачев притих. Уже позже, в том числе в своих воспоминаниях Горбачев писал, что наиболее активно себя вел Варенников и что он якобы даже кричал на него. Действительно, активность мною была проявлена, однако не только потому, что Горбачев грубо оборвал Болдина. Меня возмутили демагогические заявления «лучшего немца», что, мол, вот он подпишет новый Союзный договор, а вслед за этим и ряд указов по экономическим вопросам и тогда, дескать, жизнь наконец нормализуется, все встанет на свое место.

Это сейчас, спустя годы, кому-то может показаться, что во всем этом нет ничего особенного. Но ведь тогда такое звучало насмешкой: всё валится, вся система государственного управления разрушена, никто никаких распоряжений или указов президента не выполнял, а Горбачев говорил об издании очередных указов, будто это что-то поправит. Единственное, что еще было подвластно ему, так это министерство обороны (и, следовательно, Вооруженные Силы), Комитет государственной безопасности и (правда с большой долей сомнения) Министерство внутренних дел. Но в день беседы и эти министерства, точнее их руководители, фактически выступили против его политики- А Горбачев продолжал рисовать радужные картины.

Конечно, меня это взорвало. Обращаясь к нему по имени и отчеству и фактически перебивая его, я сказал:

— К чему всё это? Нам-то для чего вы всё это говорите? Кто будет в стране выполнять указы президента? Они же сегодня ничего не значат! Идет война законов — в каждой республике «свои» законы выше законов центра. В этих условиях, конечно, требуется особое положение, строгий режим, который бы позволил встряхнуть всех и поставить каждого на свое место. Вот вам товарищи поэтому и предлагают ввести чрезвычайное положение там, где этого требует обстановка. В последнее время мне приходится очень много разъезжать по стране, решая острые проблемы Сухопутных войск, в том числе в связи с выводом наших соединений из Восточной Европы. Много встреч с офицерскими собраниями, семьями офицеров, с личным составом частей, а также с различными государственными органами и государственными организациями. Везде я стараюсь показать нашего президента в лучшем свете. Но когда мне в лоб ставят убийственные вопросы, которые сводят на нет все хорошее, что я говорю о президенте, — мне просто нечем парировать. Вот такие вопросы задают наши советские люди, в том числе воины, и в первую очередь офицеры…