Непостижимое (Онтологическое введение в философию религии) - [39]

Могло бы показаться, что, достигнув этого понятия реальности в его всеобъемлющем смысле, выходящем за пределы того, что в обычном смысле разумеется под "бытием", мы этим уже исчерпали нашу тему - уяснение "непостижимого". На самом деле это не так. Уловив реальность в ее непосредственности и конкретности как открывающееся самому себе, переживаемое и живое непостижимое, мы стоим лишь на пороге, позади которого нам впервые становится доступной истинная реальность в конкретных формах ее проявления и откровения. Но прежде чем вступить на путь, ведущий нас в эту область, мы должны оглянуться и поразмыслить над методической природой того, что нами доселе достигнуто.

Глава IV. ОБ УМУДРЕННОМ НЕВЕДЕНИИ (DOCTA IGNORANTIA)

Мы проследили доселе непостижимое в ряде его слоев или форм его обнаружения. Но что это значит и как, собственно, это было возможно? О "непостижимом", казалось бы, per definitionem нельзя высказать вообще ничего, кроме именно того, что оно - непостижимо. И все же нам в течение наших размышлений казалось, что мы ясно познали непостижимое как таковое, нашли в нем ряд отдельных сторон или моментов без того, чтобы оно из-за этого перестало быть непостижимым. И при этом нельзя сказать, чтобы мы впали в эту трудность как бы случайно, ненароком, по неосмотрительности и были одиноки в этом затруднении. Мы разделяем в этом отношении судьбу всех созерцательных, философствующих мистиков. Все они единогласно утверждают в отношении Бога, что Он - непостижим, неисследим, невыразим, несказанен, - и вместе с тем подробно рассказывают нам именно об этом таинственном и несказанном существе Бога. По-видимому, имеется все же возможность познавать и определять непостижимое именно как таковое. Но как понять и уяснить такую возможностьlxii?

1. Преодоление отрицания

Постараемся снова дать себе отчет, что собственно означает "познавать". Основоположное условие всякого познания есть различение, орудием же различения служит отрицание. Нечто познано, поскольку нами усмотрено, что оно есть некое "такое"; "такое" же оно есть в силу того, что оно есть "не иное", что оно "отличается" от всего иного, выделяется из него, причем это "иное" не предшествует здесь "такому", а оба возникают одновременно именно через это взаимное свое различие, через отделение одного от другого. Но и момент "тождественности самому себе", "пребывания одним и тем же" всего познанного, как мы видели (гл. II), оказывается в неразрывной связи с этой конституирующей формой "неинаковости". Познавать - значит определять, улавливать как определенность; а форма определенности вырастает впервые из отрицания. В этом и заключается - употребляя выражение Гегеля - "огромная мощь отрицания", что оно есть универсальное орудие познания.

Непостижимое - то, что недоступно познанию, - должно, очевидно, лежать по ту сторону отрицания, находиться за его пределами. Но как же в таком случае оно может быть определено и познано именно как непостижимое?

Ближайший ответ на это должен быть, очевидно, таков. Если всякое определение и познание основывается на отрицании, то это, очевидно, должно иметь место и здесь; но только здесь отрицание должно очевидно выступать и функционировать как потенцированное отрицание - именно, как отрицание самого отрицания. Ибо когда мы говорим, что непостижимое лежит вне пределов отрицания, что отрицание к нему неприменимо, - и даже когда мы просто выражаем его в слове "непостижимое", мы определяем при этом то, что мы мыслим, очевидно, также через момент "не"; но только это "не" направлено здесь на само "не". В этом и заключается поистине безграничная сила отрицания, что оно сохраняет силу, даже направляясь на само себя, на начало, его конституирующее. И если отрицание единичного отрицания, т.е. какого-либо отрицаемого отдельного содержания, - как бы суммирование двух отрицаний типа суждения "A не есть не-A" - согласно началу "исключенного третьего", не ведет ни к чему новому, а только завершает подлинную, окончательную положительность содержания, которое впервые конституируется именно через отрицание того, что содержит его отрицание (так что А есть именно то, что не есть не-А), - то отрицание самого отрицания, начала отрицания потенцированное отрицание вводит нас в совершенно новую область бытия. Впрочем, то и другое - двойное, суммированное отрицание, конституирующее определенность, и отрицание самого отрицания (потенцированное отрицание) находятся в теснейшей связи между собой. Если мы выше (в гл. I) убедились, что определенность возникает - именно через посредство двойного отрицания, в силу того, что оно воспринимается как "такое, а не иное", - из металогического единства и немыслимо вне связи с последним, то теперь мы можем выразить то же соотношение в той форме, что все определенное, в качестве "такого, а не иного", предполагает саму категориальную форму "неинаковости" ("non aliud", в котором Николай Кузанский усматривает высшее формирующее начало знания и бытияlxiii). Но сама эта "неинаковость" и есть не что иное, как раскрывшееся нам непостижимое, которое мы улавливаем и познаем именно тем путем, что отрицаем в отношении его отрицание. Именно таким способом, очевидно, непостижимое постригается как таковое, неопределенное определяется именно как неопределенное. Если все определенное как таковое утверждено на начале "либо одно, либо другое" ("aut-aut", "entweder-oder") - на выборе между "одним" и "другим", на отвержении одного в пользу другого или предпочтении одного за счет другого, то мы отрицаем теперь само это начало "либо-либо" и заменяем его, тем самым, началом "и то, и другое" ("sowohl - als auch"). Тогда мы именно и имеем непостижимое как всеобъемлющую полноту, как бесконечное - в отличие от всего определенного, которое как таковое есть ограниченное, исключающее из себя все иное, как бы изгоняющее и отталкивающее его от себя. В этом представлении "непостижимого" как безграничной, всеобъемлющей полноты непостижимое является нам не в пустом бессодержательном смысле, как то, о чем ничего нельзя высказать, а в полновесном положительном своем значении. И то, что нам казалось простым неведением, оказывается особым родом ведения, и притом как раз самым глубоким и адекватным ведениемlxiv.