Непорочные в ликовании - [29]

Выставив руки вперед, он шагнул во тьму кромешную, непроглядную. Если бы выхода даже не оказалось, он рассчитывал отыскать хотя бы уголок потаенный, в котором можно было надежно пересидеть облаву. Он снова был один, тот за спиною был не в счет, на него не стоило полагаться.

— Идиот! Не туда! — прошипел ему чердачный человек и проворно потащил за собою Ф. совсем в другую сторону. Вот он вдруг остановился, шмыгнул носом, должно быть, шедшую кровь подбирая, вытянулся и толкнул створки слухового окна, забитые глухою фанерой. Ф. обернулся и увидел впереди небо, тусклое, облезлое и безрадостное.

29

Сначала он видел караваны туч, медленно наползавшие на небосвод плоский и суровый, потом бесчисленные кварталы, поодаль переходящие в промышленную зону. От развалин на севере тянулись дымные хвосты, но запаха не ощущалось за дальностью, хотя воздух был и сам по себе густ, тяжел, безжизнен и морозен. Никогда здесь небо не бывало полигоном поэзии, но всегда — отвращения, мгновенно подумал он, фальшивый соглядатай обыденного пространства. Ветер гулял в натруженной атмосфере, и близлежащий холодный космос застрял у Ф. в волосах. Ф. подошел к парапету и вниз посмотрел с предосторожностью скудного наблюдателя. Три машины он видел возле дома, на другой стороне улицы стоял еще с зарешеченными окнами фургон, возле машин прохаживались двое, вот один из них махнул рукою кому-то, и фургон переехал улицу и стал ближе. Это был город страха, унижения и всевозможных бесчеловеческих эмоций.

— Сволочь, — с задержанною обидой сказал ему чердачный человек из-за спины. — Посмотри, что ты сделал!..

Ф. обернулся и от смеха удержаться не смог. Вид того был хорош, вид того был живописен. На собеседнике его были помпезный жилет да кофта грубой вязки, вся в дырах и без пуговиц, ватные штаны и на ногах — обрезанные домашние валенки. Короткая густая борода окаймляла его широкое лицо, которое с бородою вместе казалось невозмутимым и даже, пожалуй, циничным. Все было в крови, и разбитый нос подозрительно косился в сторону, чердачный человек опасливо трогал его своими черствыми пальцами.

— Хочешь я тебя вниз скину? — сказал ему Ф., шагнув в сторону обиженного человека. — Ты зачем меня схватил? Жить надоело?

— Ты зачем сюда пришел? — отстранился тот без особенного, впрочем, испуга. — Кто ты такой? Ты зачем здесь? Ты пришел для розничной торговли обыденным и разрушения устоявшегося? — спросил еще он. Спросил еще человек.

Ф. посмотрел с удивлением.

— Ты кто? — говорил.

— Я Александр Нидгу.

— Ну и что это такое?

— Александр Нидгу, — повторил человек, посмотрев на Ф. античным своим, невозмутимым взглядом. — Ты слышал, наверное?

— Что я должен был слышать? — Ф. говорил.

— Ну как же? — приосанился человек с циничной бородою его. — Я достаточно известный философ.

— Философ? — только присвистнул Ф. с мимолетной своей назойливостью. — Маргинал ты карнизный, а не философ. Ну, давай-давай, изобрази какой-нибудь великий силлогизм.

— Я призван к тому, чтобы судить наш народ судом Линча, — возразил ему Нидгу. — И не тебе, вонючка, устраивать мне экзамен.

— Ну и что ж, ты тут лежишь на чердаке и философствуешь? — спросил еще Ф. Он стоял теперь и отряхивался. Его штаны и его куртка хранили всю грязь и все содержание его прошедшего, его пережитого.

— Я - бывший промоутер оппозиции, — возразил ему философ тоном полным достоинства. — Прежде я сотрудничал с некоторыми политическими партиями и выстраивал для них захребетные эшелоны нападения.

— И что ж ты теперь не разъезжаешь на «Линкольнах»? — непритязательным словом своим усомнился Ф.

— В ближайшее время я выйду на свет, и тогда все оппоненты мои впадут в состояние ментального ступора, — говорил Нидгу. — Я теперь создаю свою партию, у нас уже сейчас великий интеллектуальный потенциал и нестерпимое сальдо духовных прозрений.

— Может, ты еще за душой и национальную идею припас? — иронически любопытствовал Ф.

— Она залегает в плоскости азиопской концепции, — охотно пояснил философ. — И логично вытекает из той доктрины всеединства, которую я проповедую.

Ф. тут лишь молча вгляделся в заплывшие мелкие глазки философа. Быть может, старался все же отыскать там признаки новой рассудительности.

— Я вижу, вы сомневаетесь, — говорил еще Нидгу. — Напрасно. Я доктор наук. И автор первого в мире руководства по превентивной мегаполитике.

— Сейчас бы твои мозги разлетелись по асфальту, — говорил Ф., - и конец всякой мегаполитике.

— Ничего, — возразил Александр Нидгу, — я успел уж распространить среди избранных свои креативные семена.

— А семена птицы склюют, — возразил Ф.

— Я мог бы и тебя принять в свою партию, при условии, что ты признаешь приоритет азиопской доктрины.

— Все вы норовите заграбастать членские взносы своей креатуры, — хмыкнул лишь Ф. Со сверхъестественным и чрезмерным своим сарказмом хмыкнул он.

— Я - homo sapiens идеи, и вполне готов довольствоваться малым.

— Потому-то ты на чердаке торчишь и одет в рванину? — спрашивал Ф.

— Я же говорил, — недовольно отмахнулся философ, — что нахожусь сейчас в фазе кануна большого блистания и исполнения начертанного.