Непонятная война - [13]

Она же, тем временем, шла по уже запомнившейся утром дороге к штабу моторщиков. Под руку ее вела Павла Степановна, ухитрившаяся привести и себя в порядок. Она же смотрела на все, и вновь пыталась вспомнить прошлую жизнь. В ответ она видела заинтересованные взгляды солдат. Не было уже толпы у каштана, не было слонявшихся без дела людей. Каждый занимался работой, или создавал таковую видимость. Кто-то чистил оружие, кто-то стирал форму, а кто-то слушал другого кого-то, явно старшего по званию. Она же шла и ловила их взгляды.

Позади две женщины услышали звук открывающейся металлической двери. Павла Степановна уверено повернулась в сторону двухэтажного барака, на пороге которого появился Сибитов. Вид у него был растерянный. Он увидел беглянку, и вся та напускная уверенность, так долго наводимая им в комнате, исчезла. Сибитов подошел к Павле Степановне, и что-то невнятно пробубнив, вырвал беглянку.

13

— Ну так ты что, с этой сегодня? — раскачиваясь на стуле в инвентарной спрашивал Мартюк.

— Да! Она такая… — отвечал ему из другого угла Стопко, пытавшийся найти заварку вчерашнего чая.

— И как она?

— Ну, баба то — что надо! Ты чай не видел?

— Так он вчера же еще закончился.

— Е-мое! — Стопко остановился, и направился к собеседнику — Я ей, это, платье подарил, которое помнишь еще, на прошлом дежурстве в магазине нашли. И тут понеслось!

— Так его ж вроде Захаренко для дочери забрал.

— В том то и дело — забрал. А вчера — повесился! Вот и мне добро перепало. А кружки где?

— Глянь на столе Сибитова, он что-то задерживается сегодня.

— Ага. Способ ищет, как беглянку вчерашнюю расшпионить. Штирлиц недоделанный.

На этих словах, в инвентарной распахнулась дверь, и на пороге показался герой разговора с испуганной героиней.

— Во-первых, не шпионку, а беглянку, Стопко, а во-вторых, по моему столу рыться нельзя.

— Виноват! — по-мальчишечьи став в стойку, растеряно произнес Стопко. Вслед за ним, в стойку выпрямился и Мартюк, пытаясь придержать стул ногой.

— Дибилы. — злобно кинул в их сторону взгляд, сказал Сибитов. — Так, беглянка, иди садись за мой стол, и пиши, кто ты и как здесь оказалась.

— Я не знаю, — уже смерено произнесла она.

— Опять не знаю! Села и пишешь откуда, как и почему здесь! Ясно!?

— Ясно, но я не знаю, что писать.

— Стопко, иди за мой стол и помоги этой все написать, а то она опять дуру включила. — гневно пробубнен Сибитов

Стопко вышел из-за стола и направился к выходу, где стояла она. Она, как и вчера, с Захаренко, повинуясь пошла за парнем, села за стол и начала вглядываться в бумагу. Обычный белый лист, правильной прямоугольной формы, с четко описанными границами, и, пожалуй, даже чуть меньше среднего — но, ей, сейчас он казался огромным. Огромным и пустым. Ничего, даже своего имени она вспомнить не могла. Склонившись, она начала выводить буквы. Странное чувство, вновь овладело ей — она видела свой почерк впервые в новой жизни. Мелкий, дробленый и витиеватый, он словно принадлежал другому человеку.

Сибитов старался не смотреть в ее сторону. Он направился к общему столу, взял какую-то карту и мысленно пытался провести линию реки, название которой он даже не знал. Мартюк уткнулся в аппаратуру, делая вид, что занят работой. Неуютнее всего себя чувствовал Стопко. Он не знал, куда смотреть и что делать. Это глупое чувство, когда стоишь над занятым чем-то человеком, и пытаешься занять себя. Через плечо беглянки он пытался прочесть ее писанину, но, убедившись в том, что ее почерк еще неразборчивее, чем местного врача, моторщик отвернулся.

Она встала и протянула бумагу Сибитову. Тот, упорно продолжая не замечать ее, взял лист. На нем, прямо по центру, каллиграфически верным шрифтом, было написано три коротких предложения. «Я не знаю место своего рождения и пребывания. Я не знаю цель моего приезда. Я не знаю кто я».

— Значит, не хочешь себе помогать? — протянул он, впервые взглянув на беглянку. Сибитов увидел, что она была растеряна, так же, как и он с утра. Ее глаза блуждали по полу, пытаясь зацепиться за какой-либо объект, но так и не смогли этого сделать. Она стояла, словно школьник получивший двойку.

— Я действительно не знаю, кто я.

— Ты что предлагаешь? Мне тебя пытать здесь, что бы ты вспомнила?

— Делайте, что хотите, — тут ее голова приподнялась. Теперь глаза беглянки смотрели гордо и стойко на своего мучителя. Голубоватым оловом отливали они, и, словно застывшие где-то в глубине, отражали всю ее боль. Сибитов понял, что, если она и способна сейчас что-то сказать, то это будет поток ненависти и отчаянья, загнанной в угол женщины.

«А, если она приехала сюда шпионить?!» — промелькнуло в его голове.

— Значит так. Стопко!

— Я!

— Бери эту девку, веди в казарму, закрой там под ключ. Через пару часов — приведи. А ты — его глаза вновь встретились с этим оловянным напором — если через пару часов не вспомнишь все, пустим в ту же казарму, только уже к солдатам. Поняла?

— Да. Но я ничего про себя не знаю

— Стопко! Вывести эту рвань.

14

Комната Остапенко потихоньку заполнялась сигаретным дымом. В тайне ото всех, командир курил. Он по жизни был одиночкой, а курение, еще в студенчестве понял он, неизбежно ведет к ненужным диалогам. С Павлой Степановной у него был негласный договор. Она, молча, не замечала, что в ее общежитии курят, он — что в его части стоят памятники. И поэтому, во многих трудных ситуациях, Остапенко запирался в своей комнате, и тихо, спокойно пускал серые кольца.