Непокорный алжирец. Книга 1 - [68]

Комендант уже успел ознакомиться с магнитофонной лентой их разговора, однако Махмуда слушал с вниманием, время от времени одобрительно кивая головой. Махмуд несколько преувеличивал, рассказывая, как они до рассвета открывали друг перед другом душу, но Жубер не уличал его — пусть старается показать больше, чем сделал, в общем-то Махмуд оказался молодцом — довольно ловко оплёл простака-доктора своей «бунтарской» историей.

Затрещал телефон: часовой у ворот сообщил, что пришла какая-то женщина, ей якобы обещано свидание с заключённым Ахмедом Решидом.

Жубер встал.

— Вернёшься в камеру, — сказал он Махмуду, — продолжай рассказывать о брате, это позволит тебе узнать кое-что о Халеде. Постарайся выведать, какие у доктора связи с ним и вообще с ФНО. Можешь разглагольствовать о коммунистах и хвалить их, воздержись пока упоминать имя Бенджамена — до него ещё дойдёт очередь. Понятно?

— Понятно, ваше превосходительство! — оскалился Махмуд.

Свидание Решида и Малике разрешил генерал и даже велел им не мешать. Хотя Ришелье и пообещал Шарлю освободить доктора, он не собирался делать это немедленно: пусть посидит, пусть испытает все прелести заключения. «Надо ещё проверить, захочет ли он покинуть Алжир, и уж кому-кому, а Малике доктор скажет правду».

Появление Малике настолько ошеломило доктора, что он какое-то мгновение сидел на топчане, не веря своим глазам. Только когда девушка, уронив сумку, крикнула «Ахмед!», он дрогнувшим голосом прошептал:

— Малике?.. Ты?..

Прижавшись к нему, девушка рыдала так, что не могла сказать ни слова. Решид старался успокоить её и не находил слов. Куда-то исчезли все те нежные и пылкие слова, которые он повторял в мыслях несчётное количество раз.

— Не плачь, милая, — повторял он, — не плачь… И без того людские слёзы льются рекой… Ты хоть не плачь.

— Ахмед! Уедем из этого проклятого города! Уедем отсюда!

— Куда уедем? — доктор протянул скованные руки. — Чтобы уйти, надо сперва разбить их.

— Генерал разрешил! И мать согласна, и отец! Уедем, Ахмед!

Доктор ласково, с нежностью смотрел на девушку, обнять её он не мог — мешали наручники.

— Не будем обольщаться, родная. Не зря говорят, что доброта осла — в его копыте. Можно ли верить слову генерала? И даже пусть так, пусть он сегодня хочет показаться великодушным. Но завтра объявится кто-то другой, трижды свирепее, чем Ришелье. Кто тогда выручать нас станет? Нет, моя Малике, от беды бегством не спасёшься. Да и куда бежать? Мы в своём доме, на своей земле. Пусть убирается тот, кто пришёл сюда незваным!.. Идёт борьба за честь, за достоинство. Можно ли в такой момент уйти? Как тогда назвать себя алжирцем, как смотреть людям в глаза?

— Я боюсь, Ахмед! — прошептала Малике.

— Ну, чего ты боишься? Разве я один в оковах? Не бойся, моя девочка. За несколько дней я испытал, увидел больше, чем за всю свою жизнь. Для меня на свете ничего страшного не осталось.

Малике медленно обвела глазами душную мрачную камеру. Боже мой, как может здесь выдержать человек!

— Нет! — закричала она, плача, и снова порывисто прижалась к доктору. — Нет, ты уедешь! Если ты любишь меня, ты уедешь!.. Разве мыслимо оставаться в этом аду!

Ахмед грустно улыбнулся.

— Эти стены страшны тому, кто не переступал порога камеры. А потом — глаза привыкают. Я видел одну девушку твоего возраста, которая тёмной ночью отправилась выполнять очень опасное поручение. Один аллах знает, вернулась ли она, но когда уходила, на лице её не было страха. Думаешь, ей не хотелось жить? Вера в справедливое дело помогала ей побороть страх перед возможной гибелью. А генерал пытается запугать меня какими-то четырьмя стенами.

Малике провела ладошкой по отросшей щетине доктора, укололась, но не отдёрнула руку — ей было приятно это ощущение. Она провела ещё раз, улыбнулась, подняла на Решида ещё не просохшие от слёз глаза.

— Ты знаешь, в пятницу на площади возле военного гарнизона народ собрался. Большущая толпа, и все требовали твоего освобождения.

— Ты — серьёзно? — не поверил доктор.

Она кивнула.

— Да. Солдаты стрелять хотели. Твоя мама увела людей, а то была бы беда.

Слова Малике взволновали Решида. Люди не оставили его в несчастье, пришли выручать его. А что сделал для людей он, доктор Ахмед Решид?

— Вот видишь, родная, — сказал он, справившись с волнением. — Ну, какую службу я сослужил народу, чтобы он поднялся на мою защиту? А ты говоришь: уедем. Мы останемся, Малике, мы никуда не уедем! Родина обойдётся без нас, но мы без родины — нет. — Доктор поцеловал её осторожно в лоб с такой беспредельной лаской, как целуют только детей.

— Маму видела? Как она там, бедняжка?

Вместо ответа Малике снова заплакала.

Этот день был для доктора днём неожиданностей. Едва он разложил на топчане принесённую девушкой снедь и предложил Махмуду устроить добрый пир, как явился часовой и увёл Махмуда. Камера осталась открытой. И пока Решид соображал, что всё это значит, через порог шагнул Бен Махмуд. Споткнулся, подхватил падающие очки и поздоровался так, словно пришёл в гости:

— Ассалам алейкум!

Неприязненно глядя на него, доктор промолчал. Бен Махмуд сделал вид, что не заметил холодности Решида.