Непокоренная - [4]

– Устал я, – сказал себе Громов. – Здесь нужен был кто-то другой… не с моею извечною слабостью… Как я мог?! Как я мог!

«Извечною слабостью» была неуверенность, которую чувствовал он не только в общении со старшими, но даже с собственным сыном… Приходилось себя перебарывать. Он боялся судить других, не будучи уверен, что в их положении поступил бы иначе. Не давал житейских советов, сомневаясь, что лучше других знает, как надо жить. Никогда не срывался, никогда не кричал. И если ему везло, и если он стал знаменитым, то также благодаря неуверенности, заставлявшей рассчитывать каждое дело до деталей, готовиться до изнурения, продумывать все возможные осложнения. Было немало промахов. Он тяжело переживал их, но всегда оставался собою и боялся только одного – сорваться… То, что случилось теперь – когда-то уже приходило во сне: тяжелое чувство, словно зачеркнуто все, что удавалось до того, и все святое, прочное сломано и превращено в фарс… и перед ним – пустота… И не за что ухватиться.

Падая, балансируя, словно во сне. Громов боролся с оцепенением. Твердь под ногами заколебалась, а место, куда угодили заряды, вспучивалось горой… и неожиданно лопнуло, как набухший нарыв. Через край поднималась кипящая жидкость. Снаряды бластера взломали твердую корку… и разверзлась пучина. Пахнуло гибельным жаром болота. Живая земная ткань должна была сгинуть в этой среде за доли секунды, как в электрическом пламени.

Это конец… Так надо! – подумал Громов, теряя сознание.

3.

Он не мог сказать, как долго находился в беспамятстве. А очнувшись, почувствовал, что задыхается, что тело, как мумия, крепко спеленуто. Глаза ничего не видели, но слышались всплески и бульканье. Что-то мягко толкало в бока и спину, тянуло за ноги, за голову. Громов то погружался куда-то, то как будто всплывал, то кружился на месте.

Свет проник неожиданно в отверстия около глаз, будто прикрытые пленкой. Свет проник вместе с воздухом. Громов увидел знакомую мутную жижу и клубы пара, в которых мелькали длинные тени. Что-то снова толкнуло и, поддев, потащило, дергая в разные стороны. Когда накрывала волна, пропадали и воздух и свет. Наконец, он увидел берег и россыпи алицы. Возле глаз блеснуло жабье брюхо рептилии. Животные, словно играючи, выталкивали старика на сушу. Это было похоже на сон: вокруг человека – злейшая смесь из самых едких кислот… А он еще жив. Он дышит… И только изводит себя догадками.

Состав мирового болота, пришел к заключению старик, настолько чужд земной природе, что два вещества просто не могут войти в контакт: между ними родится мгновенно прослойка нейтральной среды.

Но усилия глупышей извлечь его из болота давали мыслям самое мрачное направление. Вспомнив о трубчатой глотке животных, он неожиданно был потрясен навои догадкой: они не могут загрызть человека, но вполне способны высосать все его соки, всю кровь… Ужас оставил мыслям свободу только в одном направлении. Громов уже проникался уверенностью, что является для глупышек нормальной добычей – чем-то вроде живых консервов в такой упаковке, которую можно вскрыть лишь на суше… Но больше чем собственная участь, его ужасало то, что такой, очевидно, была и судьба Павлика.

– Нет уж, я вам так просто не дамся!

Хотя ноги были спеленуты вместе и не гнулись в коленях, обеими сразу двигать он мог свободно. Руки были как будто бы в гипсе, не мешавшем им, однако, сгибаться. Он безотчетно давно уже ими греб, чтобы удержаться на поверхности.

Теперь я знаю, что делать. Добычей не буду! – сказал себе Громов. Он прекратил двигать руками и стал погружаться. Кончился воздух. Уже задыхаясь. Громов почувствовал снова толчки. Теряя сознание, руками, ногами и бедрами отталкивал подплывавших рептилий. В бреду пережил новый приступ стыда от того, как панически быстро сменил свое мнение об этих странных созданиях.

Начал срываться – не остановишься! Скорей бы конец! – уходя в забытье, с отвращением подумал старик.

В сознание он вернулся от боли, лежа вниз животом – голова ниже ног, грудь упиралась во что-то твердое и острое. Дышалось легко. Подумал: все-таки выволокли. И открыл глаза. Его голова нависала над маленькой заводью, из которой в лицо старику смотрела глупая морда рептилии. Громов лежал неподвижно, наслаждаясь возможностью снова дышать, а глупыш притаился зловещим призраком, не отводя бессмысленных глаз.

Голова наливалась кровью. Громов дернулся, чтобы сменить положение, но налипшая на тело болотная грязь, очевидно, затвердела, превратившись в плотную оболочку, и была так тяжела, что пропахав ею берег, он замер, шумно дыша. Вместе с воздухом залетели в рот знакомые ягоды алицы. Громов почувствовал сладость и вкус, похожий на вкус айвы – приятный, если бы не излишняя терпкость.

Прижатые телом руки совсем онемели. Он рывками подтягивал их к голове, пытаясь высвободить… И вдруг отпрянул, уткнувшись в ласт глупыша. Попробовал его отстранить… И ласт легко отстранился. Громов даже зажмурил глаза. Потом, опираясь на руки, поднялся и глянул в заводь. Из глубины смотрела знакомая морда. Громов чуть-чуть повернулся. Животное сделало то же… Руки обмякли. Старик опять ударился грудью о выступ. Боль подтвердила, что он еще жив… к сожалению жив, потому что теперь-то он знал, что из заводи смотрит ему в глаза… его собственное отражение.