Неподвластная времени - [56]

Пусть Кадис увидит, на что она способна.

Мазарин притащила из спальни шпатели, кисти, масляные и акриловые краски, мелки, растворители и две одинаковых доски, на которых должен был появиться дуалистический автопортрет — единое "я", воплощенное в двух лицах. Она собиралась преподнести его Кадису.

Девушка работала дни напролет, охваченная невиданным рвением. Она потеряла счет времени, позабыла и о Кадисе, и о Паскале. Мазарин охватило необоримое стремление творить. Великая жажда, иссушающая и в то же время придающая сил. Телефон звонил и звонил впустую, пока не разрядился. День и ночь слились воедино. Всего через неделю оба портрета были готовы. То было торжество нового искусства. Мазарин разом перешагнула от наглядного экспрессионизма к исчерпывающему реализму, почти сюрреализму. Когда до полного окончания работы оставалось всего несколько мазков, кто-то настойчиво позвонил в дверь. Кто бы это мог быть? Девушка решила не открывать. Последние штрихи были самыми важными. По дому разнесся голос антиквара:

— Мазарин... Если ты дома, открой. Это срочно…

Он сказал: срочно?

— Сейчас иду!

Девушка в два прыжка оказалась у входной двери.

— Что случилось, Аркадиус?

— Дочка, ты сплошное наказание. Являешься в лавку, разжигаешь мое любопытство и опять исчезаешь. Тебе неинтересно, что рассказал мой друг ювелир?

— Извините, я была очень занята.

— Тебе определенно не хватает твердой руки. — Старик глубоко вздохнул. — Откуда этот запах?

— Я пишу картину.

— Нет, это не краска. Здесь пахнет... — он на мгновение задумался, — лавандой. Словно за дверью целое лавандовое поле.

Мазарин не хотела пускаться в объяснения. С тех пор как она стала писать Сиенну, исходивший от тела Святой аромат сделался заметно сильнее; впрочем, за неделю девушка настолько свыклась с запахом, что почти перестала его замечать. Аркадиус продолжал:

— Мой друг пригласил меня на тайное собрание Арс Амантис.

— Они до сих пор существуют?

— Еще как существуют: похоже, это весьма могущественный орден.

— Можно мне с вами?

Аркадиус покачал головой.

— Ну, пожалуйста... — взмолилась Мазарин. — так важно для меня.

— Что ж, если ты объяснишь, почему это так важно, я постараюсь что-нибудь придумать.

— Я не могу, Аркадиус. Еще не время.

— Интересно, почему я ни в чем не могу тебе отказать? Ладно, поговорю со своим знакомым.

— Спасибо.

— Пока не за что.

Аркадиус размышлял о природе странного аромата. Ему показалось, что Мазарин не одна. В доме явственно ощущалось чье-то присутствие.

— Можно взглянуть на твою картину? — осторожно спросил он.

Мазарин в панике отскочила от двери.

— Это невозможно.

— Отлично. О собрании можешь забыть. У тебя слишком много секретов.

— Когда-нибудь я расскажу вам очень длинную историю. Но пока не могу, я еще не знаю, с чего она началась.

— Ты слишком молода, дочка. Бывают истории, которые начинаются с конца.

— Это не тот случай. — Заметив, что антиквар недоволен, Мазарин чмокнула его в щеку. — Ну пожалуйста, не сердитесь.

Аркадиус не сердился. Хоть он в этом и не признавался, девчушка вызывала в нем глубокую нежность; она чем-то напоминала его погибшую внучку.

— Уж если мы заговорили об историях, не удалось ли нам узнать что-то новое о Святой? — спросила девушка.

Аркадиус пересказал все, что узнал от ювелира. От легенды о целительнице до версий исчезновения тела вместе с саркофагом. Мазарин было над чем поразмыслить. Тело Святой принадлежало ей одной, и она не рассталась бы с ним даже под угрозой смерти. Что же касается саркофага...

— Подожди минутку. Я позвоню своему приятелю. — Старик набрал номер ювелира.

В очередной раз прибегнув к невинной лжи, Аркадиус добился разрешения привести на собрание своего помощника, поклявшись, что они оба будут хранить увиденное в тайне и что их присутствие непременно поможет отыскать реликвию. Пришлось признаться, что помощник — женщина.

Судя по всему, супруге ювелира предстояло приготовить два плаща.

49

Увидев на руке Мазарин бриллиант, Кадис едва не помешался от ревности. Это, вне всякого сомнения, было обручальное кольцо. С тех пор как девушка перестала появляться в мастерской, художнику стало ясно: он ее теряет. Кадис до крови прикусил губу, заставив себя не требовать от нее отчета, где она пропадала целую неделю и почему не отвечала на звонки.

Пока ученицы не было рядом, он отчаянно тосковал и не мог работать, словно девушка забрала с собой его вдохновение.

И вот она вновь переступила порог студии, а вместе с ней вернулась и весна. Едва увидев ее, Кадис ожил. Девушка едва не падала под тяжестью двух картин весьма внушительных размеров.

— Закрой глаза, — как ни в чем не бывало велела ученица, будто они расстались только накануне.

— А ты ничего не хочешь объяснить? Я тут без тебя с ума схожу.

— Сам все поймешь, когда увидишь. Закрой глаза, старый зануда.

— С кем ты была?!

— Ничего не скажу, пока не закроешь глаза.

Кадис подчинился. Ученица взяла над своим учителем совершенно неподобающую власть. Вздохнув, он опустил веки.

Воспользовавшись временной слепотой наставника, Мазарин поставила доски на пол.

На одной из них Сиенна была живой. Мазарин изобразила ее нагой, с открытыми глазами и летящими по ветру волосами. Тело Святой было испещрено окситанскими письменами, тщательно скопированными с медных петель саркофага. Ноги девушки покрывала плотная ткань, намек на нераскрытую тайну. На второй части диптиха Сиенна спокойно спала на ложе из лаванды. На ней была туника, но ступни оставались босыми.