Неподдающийся - [70]

— Честно говоря, я ничего не рассказываю о своем раннем детстве только потому, что мои более или менее яркие воспоминания начинаются только с семилетнего возраста, — сообщил мне как-то мимоходом Владимир Соловьев.

Разговор этот состоялся в Манеже — Володя отлично ездил верхом. Когда я отметил великолепно выполненный им подъем в седло, он объяснил:

— Отец учил. Уж батя мой в этом деле преотлично разбирался. А посему — вот это помню вполне отчетливо. Когда началась война четырнадцатого года, он был мобилизован прапорщиком в кавалерию, где и провоевал, дослужившись до поручика драгунского полка, входившего в состав девятой русской армии. Лихой наездник и храбрый человек, отец был любим своими подчиненными. Ни пуля, ни сабля не тронули!

Сразил Александра Ивановича сыпной тиф, и 21 февраля 1917 года его соратники похоронили этого боевого офицера в местечке Ицханы, что около румынского города Сучава.

В России назревали революционные события. Бастовали около миллиона рабочих. Царский трон шатался. О положении в стране на фронте знали. Поэтому последние слова Александра Соловьева были обращены к рядовым драгунам его взвода: «Послушайте меня, ребята. Раз там, в тылу, заговорили в полный голос о свободе, значит, теперь дело только за вами».

Обо всем этом вдова и сын узнали из письма сослуживцев покойного.

Так осиротел маленький Володя, которому в это время еще не исполнилось и десяти лет.

Соловьевы — мать и сын — остались без всяких средств к существованию. И трудно детство будущего драматурга назвать «золотым». Учился он тогда во втором классе гимназии. А вот получить среднее образование Володе так и не удалось.

Ему пришлось работать. Дело в том, что жалованье матери было далеко не высоким: она, после смерти мужа, пошла служить новой власти — сначала в отдел благоустройства Петроградского Совета делопроизводителем, а затем библиотекарем в Клуб воздушной обороны Петроградского района.

Когда Володе исполнилось 13 лет, между ними произошел разговор. Я повторяю его предельно точно, ибо слышал эти слова (правда, в разное время) и от матери, и от сына.

Как-то оба вернулись домой: она — с работы, он — из школы.

— Тебе не кажется, сынок, что я еще молодая женщина? — спросила мать.

— Ну, не совсем молодая, но еще вполне привлекательная. А к чему это ты, мама?

— Мой сын уже вполне взрослый мужчина. Так вот, Володя, я решила выйти замуж.

— Надеюсь, ты не рассчитываешь, мама, на то, что я буду любить его?

— Главное, чтобы его любила я и чтобы он любил меня. Мой будущий муж вполне достойный человек, и я выйду за него.

Отчимом Володи стал Николай Константинович Веденеев. Он был комиссаром Петроградского укрепленного района и Петропавловской крепости. В доме стали отдельно жить две семьи…

Володя проучился еще два года в своей гимназии, ставшей 182-й трудовой школой-семилеткой. На этом и закончилось неполное среднее образование моего дорогого друга.

И мать, и отчим предлагали Володе продолжать учебу. Но он категорически отказался, очень огорчив обоих своими объяснениями:

— Дело в том, что я не мог лишить мою дорогую маму удовольствия содержать меня до пятнадцати лет. Сейчас перед вами стоит совершенно взрослый человек, который должен сам позаботиться о себе. Меня принимают учеником монтера на Третью электростанцию. Заработаю на жизнь…

— Но ты же так боишься тока! Он всегда вызывал в тебе панический страх! — не выдержала мать.

— Вот поэтому я и поступаю именно туда, причем не электриком, а учеником такового, чтобы раз и навсегда избавиться от этого постыдного чувства. Дальнейшему обсуждению не подлежит. Я завтра уже выхожу на работу.

Так начал трудовой стаж Владимир Александрович Соловьев. Об этом периоде его жизни мне запомнилась одна беседа. Я спросил:

— Ну, хорошо, о своем дошкольном периоде, ты утверждаешь, что ничего не помнишь или просто не хочешь вспоминать, в чем дело, Бутуз?

— Нет, почему? Кое-что помню: учился предельно плохо. Уроков не делал. Все время читал, чистил лошадей в манеже, за что имел право ездить верхом сколько влезет. Историю и литературу любил. Математику, физику, химию — терпеть не мог. Поэтому проваливал все испытания по этим предметам, путая числитель со знаменателем, десятичные дроби с обыкновенными, аноды с катодами и вольты с амперами. До сих пор не знаю, на черта нам нужен водород, когда мне вполне хватает кислорода. Дело доходило до скандалов. Когда начались уроки алгебры и наш преподаватель Валентин Яковлевич не то Цантовитов, не то Цинговатов сказал, написав на доске: «X + У = Z», я с места ему возразил: «Это предельно глупо!»

— Почему глупо? — заинтересовался педагог.

— Потому что, — ответил я, — если сложить «икс» и «игрек», то получится «икс-игрек», а не «зэт».

— «Зэт» — новое число, — настаивал наш учитель. — Если соединить невесту с женихом, то она будут носить новую фамилию, фамилию мужа.

Но отбиться от меня ему уже было трудно.

— Во-первых, — сказал я, — у меня ваш «У», как буква, вообще под сомнением. Я узнал, что «У» по-французски и гречески — «И». А затем, смотрите, что вы делаете с другой буквой славянского алфавита, когда пишете, что «А плюс В равняется С плюс D». Почему я должен этому верить? И вообще, как это может быть?!