Непобежденная крепость - [47]

– Да… – сказал Иоанн VI Антонович. – Я – принц.

«Я ему сказал, – пишет А.И. Шувалову капитан Овцын, – чтоб он о себе той пустоты не думал и впредь того не врал, на что, весьма осердясь, на меня закричал, для чего я смею ему так говорить и запрещать такому великому человеку. Я ему повторял, чтоб он этой пустоты, конечно, не думал и не врал, и ему то приказываю повелением, на что он закричал: я и повелителя не слушаю, потом еще два раза закричал, что он принц, и пошел с великим сердцем ко мне; я, боясь, чтоб он не убил, вышел за дверь и опять, помедля, к нему вошел: он, бегая по казарме в великом сердце, шептал, что – не слышно.

Видно, что ноне гораздо более прежнего помешался; дня три, как в лице, кажется, несколько почернел, и чтоб от него не робеть, в том, высокосиятельнейший граф, воздержаться не могу; один с ним остаться не могу;

когда станет шалить и сделает страшную рожу, отчего я в лице изменюсь, он, то видя, более шалит».

Если читать донесения Овцына отстраненно от переживаний Иоанна VI Антоновича, картина смазывается, рисуется образ человека с разрушенной психикой, уже миновавшего черту, за которой можно и не говорить о несправедливости доставшейся ему судьбы.

Вот Овцын сообщает, что в сентябре 1759 года арестант вел себя несколько смирнее, потом опять стал браниться и драться – и не было спокойного часа. А с ноября снова стал смирен и послушен…

Все буднично, все обыкновенно и все безразлично скучно.

Но если попытаться представить, что переживал в эти бесконечные месяцы заточения сам несчастный Иоанн VI Антонович, начинаешь задыхаться от ужаса, из которого 19-летнему юноше не было выхода даже в безумие.

Тут нужно иметь в виду, что Иоанн VI Антонович знал то, что самому Овцыну было неведомо.

Однажды в разговоре с Иоанном VI Антоновичем он повысил голос.

– Как ты смеешь на меня кричать?! – сказал в ответ Иоанн VI Антонович. – Я здешней империи принц и государь ваш.

Памятуя указание А.И. Шувалова, капитан Овцын объявил арестанту, что «если он пустоты своей врать не отстанет, также и с офицерами драться, то все платье от него отберут и пища ему не такая будет».

– Кто так велел сказать?

– Тот, кто всем нам командир, – отвечал Овцын.

– Все это вранье, – сказал Иоанн VI Антонович. – Я никого не слушаюсь, разве сама императрица мне прикажет.

Овцын расценил это как очередное свидетельство слабоумия безымянного колодника. Любопытно, что об издевательствах, чинимых над юношей-императором, он пишет в своих донесениях совершенно открыто.

В апреле 1760 года Овцын доносил, например, что «арестант здоров и временем беспокоен, а до того всегда его доводят офицеры, всегда его дразнят». В 1761 году он сообщал, что придумали средство «лечить» арестанта от беспокойства, лишая его чаю, а также не давая «чулок крепких», в результате чего арестант присмирел совершенно.

Были и более радикальные способы «лечения» арестанта.

Однажды Иоанн VI Антонович снова начал «качать права», выкрикивая, что он «здешней империи принц и государь ваш».

Капитан Овцын долго слушал его, а потом с размаху ударил императора кулаком в висок, отчего тот упал и потерял сознание.

5

Так пришло 26 декабря 1761 года, когда умерла столь жалостливая к Иоанну VI Антоновичу – «Бедное дитя. Ты ни в чем не виноват – родители твои виноваты…» – бабушка, императрица Елизавета Петровна.

Миновали два десятилетия правления этой «дщери Петровой».

Кончились с ними два десятилетия первого тюремного срока императора Иоанна VI Антоновича.

Наши историки, дабы оправдать незаконный захват трона «дщерью Петровой» и возвращение трона в петровскую (нарышкинскую) ветвь династии Романовых, объявили и самого царя Ивана V Алексеевича, и все его потомство, вплоть до несчастного Иоанна VI Антоновича, умственно неполноценными, «сущеглупыми».

«Царь Иоанн был от природы скорбен головой, косноязычен, страдал цингой, плохо видел и уже на 18-м году от рождения, расслабленный, обремененный немощью духа и тела, служил предметом сожаления и даже насмешек бояр, его окружавших…

Из трех дочерей покойного каждая унаследовала многие черты слабого ума своего родителя…

Природа, в соблюдении своих законов всегда неумолимая, не сделала исключения для дочери герцогини Мекленбургской при наделе, или, вернее, при обделе Анны Леопольдовны умственными способностями…»

А с каким сладострастием описывали эти историки уродство детей, рожденных Анной Леопольдовной в холмогорских снегах!

Говорилось, что достаточно взглянуть на силуэты этих несчастных, чтобы по профилям, по неправильной форме их голов догадаться о врожденном слабоумии.

В результате у впечатлительного читателя не оставалось сомнения, что вот это – воистину чахлые, ядовитые плоды засохшей милославской ветви… И тут объективности ради следовало бы сравнить потомков царя Ивана V Алексеевича с Петром III, являвшимся прямым внуком Петра I, но традиционная история подобных сопоставлений избегала.

И не случайно. Внук Петра I, несмотря на хлопоты наставников, так и не научился толком говорить по-русски, так и не смог уразуметь разницу в религиозных обрядах лютеранства и православия. Так на всю жизнь и остался он без Бога, без родины. В бедную голову его так и не вместилось осознание просторов России, и, став взрослым, он всегда считал титул русского императора менее важным, нежели чин генерала прусской службы.