Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [99]

В этот последний час боя принц Кобургский своей храбростью завоевал особую симпатию Суворова. Австрийский генерал, находясь постоянно на передке под стенами монастыря, чуть не погиб, когда взлетели на воздух стены порохового склада, устроенного турками в монастырской ограде[800].

Герой наш завершил описание словами, достойными его военного гения:

«Неможно довольно превознесть похвалами от вышнего до нижнего мужество, храбрость и расторопность всего союзнического войска обоих высочайших держав; нигде лутче оказаться не может присутствие духа, искусство и в мгновение мудрое приобретение пользы при возращении успехов, как в г[осподах] генералитете. Полковник Карачай, командовавший всегда особливым знатным отрядом, должен к сему ж быть причислен» [801].

Принц Кобургский с той поры почитал Суворова. А барон Андрей Карачай, храбрый венгр, до такой степени преклонялся впоследствии перед русским полководцем, что как высшую награду для себя почел согласие Суворова стать крестным отцом своего сына, которого назвал Александром. Вечером на биваках русский и австрийский полководцы в окружении своих офицеров, разостлав плащи на земле, пировали кукурузным хлебом и вяленой рыбой, запивая их горьковатым молдавским вином. В этот предзакатный час были они товарищами по оружию.

Глава двенадцатая Солнце Рымника

Ma chere Soair! Baises pour moi mes autres amies et la main а Софья Ивановна[802]. В Ильин и на другой день мы были в Refectoire [803] с турками. Ай да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки, да ножницы кривые и прямые: рука не попадайся: тотчас отрежут, хоть голову. Ну, полно с тебя, заврались!

Кончилось иллюминацией, ферком, Хастатов весь исцарапан.

С Festin[804] турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только: больше нет ничего. Прости, душа моя. Христос Спаситель с тобою. Отец твой Александр Суворов[805].

Писал наш герой вскоре после победы любимой дочери Наташе. Возможно, это было по возвращении в лагерь при Бырладе. Но первому сообщил он коротким письмом, всего в три с половиной строки, Потемкину. Начиналось оно характерно, по-суворовски:

«Мы здесь одержали победу!»[806]

Так писал он в 1788 г. по сожжении турецкого флота в Лимане.

После этого он молчал десять дней, и Потемкин был вынужден 31 июня послать строгий запрос нашему генерал-аншефу:

«До сих пор не имею я обстоятельного рапорта о деле Фокшанском. Я не знаю, в каких силах был неприятель, под чьим начальством, как происходило сражение и куда бегство свое побежденные направили. Вашему Высокопревосходительству предписываю поспешить доставлением ко мне оного и дать при том знать, какая причина, что ни ко мне, ни к г. Генерал-Аншефу и Кавалеру Князю Репнину не прислали сего подробного донесения»[807].

В последней фразе запроса можно усмотреть источник недовольства фельдмаршала: он упоминает Репнина, который также не получил подробного донесения. Судя по всему, Репнин инспирировал недовольство Потемкина Суворовым, выставив его нерадивым подчиненным. Это была неправда, а точнее, ложь, ибо уже 25 июня, как только кинбурнский герой прибыл в лагерь при Бырладе, он направил Репнину письмо:

«…я нечто слаб. Фокшанские магазейны остались победителю на месте.

Я спешил сюда[808]. Принц Кобургский хотел сюда, вычиня лафеты, четыре пушки прислать. После меня отысканы 1 мортира, 1 пушка, остающие две всей бусурманской артиллерии, ежели отыщутся, его ж. <…>

Тороплюсь планом и описанием, был бы к Вам, время драгоценно…»[809]

Далее полководец излагал план похода совместными силами Репнина и своими на Измаил, где, по дошедшим сведениям, концентрировался 30-тысячный корпус Гассан-паши, бывшего противника на водах Лимана. Суворов предлагал идти из Бырлада на Фальчу, перейти на левый берег Прута, там соединиться с Репниным, дислоцировавшимся между Дубоссарами и Кишиневом, и идти к озеру Ялпух. Обойдя слева Табак, стоящий на северном берегу озера, идти левым берегом Ялпуха к нижнему Дунаю, на Измаил:

«…скромно, без сигналов. Ежели сближается Гассан-паша, им ближе конец»[810].

Он настолько уверен в грядущей победе, если дерзкий план его будет принят, что прямо и пишет об этом:

«Вот мое мнение, Милостивый Государь! и отвечаю за успех, ежели меры будут наступательные. Оборонительные же? Визирь придет! Начто колоть тупым концом вместо острого? Правой бок чист[811]: очистим левый и снимем плоды»[812].

Но князь Репнин был слишком себе на уме, да и ревнив к чужой славе. Он сразу же понял, что если замысел нашего героя удастся, то и главная ветвь лавра достанется Суворову. Это вовсе не входило в планы многомудрого князя, и он предпочел новой военной победе русского оружия возможность потихоньку подставить под раздражение главнокомандующего своего слишком прыткого подчиненного. Однако же и сам получил от Потемкина долю «колотушек» за слишком усердные поздравления австрийского полководца с победой при Фокшанах:

«В письме Кобургу Вы некоторым образом весь успех ему отдаете. Разве так было? А иначе не нужно их так поднимать, и без того они довольно горды»