Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [87]

.

Флагманский корабль был отбуксирован к берегу и сожжен. Другой 64-пушечный корабль был взорван.

С наступлением ночи Гассан-паша посчитал, что потери слишком велики: мало того что он потерял несколько линейных кораблей и массу гребных судов, в довершение всего на адмиральском корабле русские взяли его капудан-пашинский флаг. Это был позор для его седин, равно как и для чести флота султана. Адмирал решил уходить и отдал приказ отвести эскадру из лимана. Он был уверен, что ночная темнота скроет этот маневр от глаз русских. Но Суворов и его артиллеристы в батареях Кинбурнской косы были начеку. На следующий день генерал послал Потемкину короткую записку:

«Виктория… мой любезный шер! 6 кораблей» [663].

Через сутки он написал уже короткий рапорт:

«Вчерашняя принца Нассау решимая геройственная игра дозволяет мне, вашей светлости, мое донесение ныне сокращенно дополнить. Ночь была темна; в 10 часов по полудни неверные их фарватером сближались против блокфорта. Командир квартермистр Полетаев, под дирекциею майора Крупеникова, ударили в их густоту. Я послал уведомить героя[664] и потом еще два раза. Воздвигся непрестанной крик: «Экбер алла-я-алла»[665]; раны от блокфорта были очевидны. В полночь оказалось сияние луны; неверные расширили колонну и курс остановили. Наши ядра пробивали оба борта, достигали до противного берега, и на разсвете увидели мы еще более ста утопающих. Пальба наша продолжалась горизонтально с наилучшим успехом, они были безответны. В 5 часов утра оказался принц Нассау и с невероятным стремлением сжал бусурман, прислал мне сказать, что выстрелы наши достают его суда. Темнота спасла их два корабля и два фрегата легче на ходу, но раненые. Провидение, руководством принца Нассау, всеми протчими жертвовало. Вашей Светлости отправил я в Херсон пленными последней баталии 875. Прежней – 680»[666].

Общие потери капудан-паши составили около 15 различных судов, 6000 человек убитыми, утонувшими и ранеными и 1800 человек пленными. Наши потери не превысили 190 человек. Из пленных турецких матросов 74 грека и армянина изъявили желание служить в русском флоте [667].

Победа, как плащ, покрыла собою изъязвленное страстями душевное перенапряжение Суворова, изматывающее его в предыдущие дни. Ему все время представлялось, что морские начальники «не торопятся» атаковать турок ни до, ни после боя 7 июня, а он и его солдаты могут подвергнуться смертельной опасности. Сказать это прямо Нассау он не мог и потому начинал письмо к нему с похвал, а потом уже переходил к важной для себя теме:

«Вы действуете, любезный Принц, с тою благородной искренностью, коя свойственна только великим душам <…> Будь Кинбурн в безопасности, я, конечно, мог бы поручиться, что отражу все попытки высадки, но ежели в будущем турки получат морем сильные подкрепления, что впрочем, мало вероятно, – не поручусь ни за что…»[668]

Так пишет он 3 июня, до сражения. А вот что написал наш генерал 9 июня, после боя, сперва благодаря Нассау:

«Батарея на косе, называемая блокфорт… да, мой Принц, если бы Вы постоянно угрожали противнику, ее бы, пожалуй, было нам достаточно. Ее занимают два баталиона, что поделаешь, мы люди сухопутные, без парусов. На полдороге от Черного моря до Кинбурна есть кое-какие овраги, где можно укрыться и передвигаться ползком, только не очень-то удобно там циркулировать, понеже немало осталось в земле трупов…»[669]

Известно, что смрад от разложившихся тел был такой, что солдаты нередко падали в обморок, поэтому, как указывалось выше, Потемкин требовал ликвидировать батареи. В приведенной цитате письма важна скрытая мысль: «В огне сражения нам на суше так же смертельно опасно, как и вам на судах, но никто же из нас не жалуется». Снова он развивает эту тему на следующий день:

«Ваш левый фланг опирается на редуты с пехотой и пушками[670], 4 орудия крупного калибра, благодаря Горацию, будут служить значительно более полезной цели. Сегодня ночью мы их вроем в землю посредине косы. Вы меня понимаете.

Поздравляю Вас, дорогой Принц. Уже сияют в будущем следствия Вашей победы, пусть я и никудышный моряк, но сие внятно и мне. Старый Гассан вполне прикрыт своей крепостью [671]. О, как бы желал я быть с Вами на абордаже»[672].

Мысль о хоть какой-то помощи от моряков не оставляет Суворова. И 14 июня пишет он в вежливой форме, но настойчиво:

«Дорогой Принц! Большое спасибо Вашему Высочеству и их превосходительствам флагманам[673]; у нас все спокойно <…> Коли прислали бы Вы мне 6 запорожских лодок и в их числе корсара или корсаров, храбрых партизан, то-то была бы блокфорту удача…»[674]

Но если в письмах к Нассау-Зигену открыто говорить он не может, то в обширном письме О. М. де Рибасу, которому абсолютно доверяет, в письме, писанном в это же время (12–14 июня), наш герой дает волю сжигавшим его страстям. Он объявляет главными своими врагами Н. И. Корсакова, которого именует «С» и «Сэр Политик», а равно и Джона Поля Джонса:

«Касательно батареи на 4 орудия и 40 солдат я здесь знать не знал, хотя я и сам солдат бранд-вахта, и со мной следовало бы посоветоваться первым. Вы уж не мальчик и поймете причину. Три персоны тут ролю играли: 1. ах, ура-патриот, меня затмил; Сэр Политик и Поль Джонс – двое последних на вершине блаженства, противно доблести и приличиям так и сыплют наградами за грядущие услуги. Не могу же я во всем ошибаться; либо Поль Джонс у Сэра Политика на поводу идет, либо он сам мошенник, а может статься и оба. Поль Джонс бредил здесь батареей на косе, до сего времени исполнить сие не было возможно, ничего не решено, дыры латаем спустя рукава: а Полю Джонсу и на руку – оборона. Причина – с какой ему стати обжигать себе нос, он пишет мне про батарею словно министр