Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [83]

.

Зря утверждает раз от разу Суворов, что он невинен в сложной науке общежительского политеса. Он изучил ее вполне и, когда находил нужным, умел ею пользоваться. Таков был он, XVIII век: на устах прославление добродетели невинности, а на практике умение жить. В оправдание моему герою скажу: необходимость приспосабливаться к принятым правилам игры восторга у него не вызывала, и по мере приобретения всероссийской славы все плотнее натягивал он на себя личину солдата-простака, пока не срослась она намертво с его человеческим лицом и не избавила его от необходимости говорить и писать не то, что на сердце.

Однако время уходило не только на переписку: Суворов с нетерпением ожидал, когда в Херсоне изготовят 70 гребных канонерных лодок и шлюпок для Нассау и его гребной флотилии, которую и собирался он использовать для артиллерийской атаки Очакова. Также ожидалось прибытие знаменитого американского корсара Джона Поля Джонса, прославившегося отчаянными атаками на английские торговые корабли и британское побережье во время войны колонистов против Англии. Екатерина II пригласила отважного моряка, служившего теперь во французском флоте, контр-адмиралом на русский флот, и он отправился в штаб Екатеринославской армии принимать корабельную часть Лиманской эскадры. Можно было надеяться, что и он поддержит суворовский план и тогда дело пойдет еще быстрее. Надеяться можно было на многое, но неплохо бы было вовремя сообщить свой план Потемкину. Но тут герой наш допустил ошибку: опасаясь противодействия контр-адмирала Н. С. Мордвинова, он столь засекретил разработку плана, что Потемкин узнал о нем неожиданно для себя, да еще и из третьих рук. Князь, как видно, был этим обстоятельством весьма недоволен, и Суворову в письме от 18 апреля, в котором изложил он структуру задуманного, пришлось начинать прямо-таки с извинений:

«Светлейший Князь, Милостивый государь!

Вашей Светлости признаюсь, это моя система! План у меня больше недели, п[ринц] Нассау вчера у меня взял и на другой пошли сутки. План был у меня; я требовал его мыслей глухо; он мне на письме тож почти сказал»[629].

Лишь после такого вступления полководец начинает излагать суть дела, причем как за себя, так и за принца, при этом ссылаясь на его флотский авторитет:

«После первого огня он [630] заворачивает вторую линию (но чтоб Алексиано[631] зависел от него). От берегу на полверсты опровергает набережную слабейшую Кинбурнскую стену[632], первая линия парабольными выстрелами его протектует; как лутче меня матрос, он вам, милостивому государю, лутче то опишет. К брешам транспорты мои: «а» – вправо, «в» – влево, на стены и пушки, «с» – внутрь города. Тут и верный кош[633]. Для транспортов п[ринц] Нассау необходимо ждет запорожских лодок, до того остается под Вяземской, вдруг выкажется под Очаковом. Основанием – вид Кинбурна оборонительной; слабо по пункту, ежели действие не наступательное; руки развязаны, надлежит предварить басурманский флот! Вот только, светлейший князь. Поручая себя милостивым повелениям вашей светлости, остаюсь с глубочайшим почтением…»[634]

К счастью, Потемкин бывал обидчив, но не злопамятен, а потому в письме от 29 апреля он не ругает Суворова, но объясняет, почему не может с ним согласиться:

«Я на всякую тебе пользу руки развязываю, но касательно Очакова попытка неудачная, тем паче может быть вредна, что уже теперь начинается общих сил действие… Очаков непременно взять должно. Я все употреблю, надеясь на Бога, чтобы достался он дешево»[635].

Таким образом, первый пункт сомнений князя – не велики ли будут потери при такой атаке? Второй пункт чисто технического характера – расстояние, выбранное для артподготовки, то есть тот же, что и у Суворова в письме к Н. И. Корсакову:

«Ты мне говорил, что хорошо бы пока флот не пришел, и кто знает, может быть он тогда окажется, как только подступим. Позиция судов на плане в 250 саженях; это далеко для бреши» [636].

Как видим, здесь назван и третий пункт сомнений – не поздно ли начинать, а вдруг турки тут и придут? Чего точно нет в резонах Потемкина, так это зависти:

«…верь мне, что нахожу свою славу и в твоей… все тебе подам способы»[637].

В этом же письме Потемкин набрасывает перед Суворовым план всей кампании: после взятия Очакова Суворов с отборными войсками составит авангард Екатеринославской армии и двинется к Измаилу, куда будет приведена и Лиманская эскадра. А посему главное – подождать прихода князя к Очакову.

Однако же были обстоятельства, которые заставили Потемкина притормозить выдвижение армии к засевшему, подобно занозе в боку, на его пути к большим победам Очакову. На западных рубежах империи стала собираться военная непогода, тучи стремительно сгущались, и сквозь них начали тускло проблескивать молнии. Англия, Пруссия и Швеция не унимались. Им было мало того, что они провоцировали султана на войну; теперь, пользуясь тем, что армии России разворачивались на юг, Пруссия стала примеряться к Речи Посполитой, а через нее и к русским Остзейским губерниям. Шведский король Густав III, подталкиваемый британским премьером Питтом-младшим, стал приготовляться к войне за возвращение юго-восточной Финляндии, Карелии, а там и чем черт не шутит…