Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [235]

«Один раз государь спросил у великого князя[2383], покойна ли теперешняя одежда для солдата во время походов. Император знал, что во всю кампанию солдаты штиблет не надевали, а унтер-офицерские галебарды, которые были в 4 аршина, все изрублены были на дрова, когда проходили снежные Альпийские горы.

– Я готов сделать всякую перемену в одеянии, – продолжал государь, – ибо удобность познается опытом.

Тогда его высочество отвечал, что башмаки, штиблеты и особливо унтер-офицерские галебарды вовсе не удобны в походе. На сие император ему сказал:

– Прикажи одеть рядового и унтер-офицера во всей амуниции и вооружении, и представь мне для образца.

Великий князь через несколько дней представил императору образцовых; так как форма немного походила на бывшую при императрице, государь с гневом сказал его высочеству:

– Я вижу, ты хочешь ввести потемкинскую одежду в мою армию; чтобы они шли с глаз моих долой, – и сам вышел из комнаты, где находились образцовые.

Великий князь увидел, но поздно, что государь хотел только выведать его мысли насчет формы, им введенной, а не переменить оную. С тех пор началась холодность к великому князю и ко всем бывшим при нем, а потом гонения на участвовавших в Итальянской кампании. Известно как поступлено было с князем Суворовым, которого император приглашал приехать в Петербург, обещал принять его, как Рим принимал своих триумфаторов; вместо того, лишь только генералиссимус приехал на нашу границу, как ему сделан был выговор в приказе по армии за то, что во время кампании он имел при себе против устава дежурного генерала, вместо бригад-майора, и князь Суворов умер, не видавши императора. Я слышал от наследника[2384], что государю завидно было, что князь Суворов приобрел такую славу, а не он сам; от сего в нем родилась зависть ко всем служившим в сей знаменитой кампании»[2385].

Герой, выстоявший и победивший всех и вся в сотне боев и сражений, был сбит с ног предательским ударом судьбы-злодейки. К тому же болезнь вернулась, и безобразная костлявая уродина снова встала на караул дверей его комнаты.

Весь день 20 апреля 1800 г. продержали экипаж его у Нарвской заставы столицы: днем не велено было пускать. Лишь около 10 часов вечера простучали колеса кареты по сосновым торцам мостовой и умолкли у дома вдовы полковника Фомина за Торговым мостом на Крюковом канале. Здесь снимал квартиру Д. И. Хвостов, здесь и прошли последние шестнадцать дней жизни Суворова. Все эти дни душа Павла I кидалась из одной крайности в другую: он то наносил удар, то смягчался. Не успели уложить полководца в постель, как сообщили о прибытии императорского посланца, герой наш воспрянул духом и велел немедля звать, но вошедший князь Долгорукий сообщил:

«Генералиссимусу князю Суворову не приказано являться к Государю»[2386].

Но узнав, что тот совсем плох, император послал к нему Багратиона «спросить о здоровье», зная, что старцу будет приятно увидеть своего любимца[2387]. Однако же следующим присланным был не уважаемый никем в обществе П. И. Кутайсов, обер-шталмейстер двора, в прошлом камердинер Павла. Тонкий придворный и остроумный человек, Растопчин сумел посетить умирающего, не вредя своей карьере в глазах императора: он явился на Крюков канал с разрешения самодержца, чтобы вручить пожалованный королем французских эмигрантов графом Прованским, именовавшим теперь себя Людовиком XVIII, орден Св. Лазаря и Богородицы горы Кармельской[2388]. Принц сей был всегда эгоистичен и глуповат, а потому и орден пожаловал великому воину один из младших по статуту среди королевских наград[2389]. Суворов навещал его на пути в поход весной 1799 г. в Митаве[2390], где принц жил на русских хлебах. Теперь же награда, пожалованная ему этим царственным прихлебателем, вызвала один из последних сарказмов военачальника. По воспоминаниям, слушая текст указа, он переспросил:

«Так ли прочитали? Из Митавы? Король Французский должен быть в Париже, а не в Митаве»[2391].

По велению сердца, не страшась высочайшего гнева, посетил генералиссимуса лишь один человек в Санкт-Петербурге. Это был поэт, чья муза не единожды черпала свое вдохновение в подвигах Суворова, – Г. Р. Державин. Именно он позднее вспоминал, как полководец, придя в себя от забытья, говоря о пышной гробнице Лаудона, просил положить на его могилу простую плиту и сочинить скромную эпитафию. Задумавшись на минуту, поэт сказал:

«“И трех слов будет достаточно: здесь лежит Суворов” – “Помилуй бог! Как хорошо. Распорядись”, – откликнулся тот».

Жизнь медленно, шаг за шагом, как арьергард отступающего войска, покидала его: память слабела, приступы забытья становились все чаще и продолжительнее. Иногда он как будто становился бодрее, приказывал посадить себя в кресло. Казалось, взор его становится ясен, как прежде, и вспыхивает в нем позолота куполов Никольского собора. Но это краткое оживление быстро проходило, и голова опускалась на грудь, и он забывался. Настало 5 мая (старый стиль). Уступая просьбам родных, Суворов приобщился Святых Тайн и простился с близкими. Ночь прошла беспокойно. Утром 6-го генералиссимус уже никого не узнавал.