Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [119]
Через два дня новое письмо и новое изъявление дружественности:
«Сколько бы я желал коснуться здесь Вашей мышцы[1054]. Но Ваша Светлость верить может, что в душе моей обнимаю колени Ваши…»[1055]
Ну и наконец, перед самым Новым годом снова сердечное поздравление:
«Венец лета благости своея Господь Бог да благословит Вашей Светлости. Пребуду с глубочайшим почтением…»[1056]
Год заканчивался, настроение у полководца было спокойное, как видим мы из этих писем. В отношениях с Потемкиным ни одного досадного облачка.
По прошествии месяца, 1 февраля 1791 г., пишет Суворов де Рибасу из Берлада, собираясь вскоре убыть в отпуск, и снова о своем патроне говорит он с восхищением:
«Богу угодно, чтобы возлюбленный отец наш Князь Потемкин отсель не двигался и слал во все концы корреспонденции…»[1057]
И далее опять развивает свою любимую тему: о походе в Болгарию, пророчит взятие Браилова и поход на Варну и Шумлу. Как видим, и в наступившем году он не отказался от идеи наступательной кампании. Меж тем патрон его подписал 2 февраля ордер об отпуске полководца. Получив его, Суворов начал собираться в Яссы. Очевидно, там он увиделся с Потемкиным. Это должно было произойти до 10 февраля, ибо в этот день князь Таврический, сдав армию Н. В. Репнину и дав подробные инструкции на случай, если турки вновь предложат переговоры о мире, покинул столицу Молдавии и отправился в Петербург. Несколькими часами после него туда же поспешил и наш герой, об этом сообщил де Рибас в письме к В. С. Попову:
«Граф Суворов уезжает несколькими часами позже Князя фельдмаршала…»[1058]
Вышеприведенная переписка декабря 1790 – начала февраля 1791 г. свидетельствует, что между полководцем и фельдмаршалом господствуют взаимное уважение и приязнь. Ни малейшего намека на размолвку.
Если что и волнует Суворова в начале февраля, так это положение его любимой дочери Наташи. Она отправила ему 2 января 1791 г. короткое письмо:
«София Ивановна Вам кланяется, равно как и мои сестрицы, и весьма желают Вас видеть. Прошу Вас покорно, дражайший батюшка, ко мне поскорее приехать для того, что наш выпуск будет 15-го февраля 1791 г. Целую стократно ручки Ваши и остаюсь навсегда
Г[рафиня] Н.Суворова-Рымникская.
Имею честь Вас поздравить с победою; я принимаю великое участие в Вашей славе, но она мне многих слез стоила» [1059].
Очевидно, Суворов писал дочери о невозможности успеть в срок, ибо 18 января она ответила ему:
«День моего выхода из монастыря приближается. Если бы он мог доставить мне счастье поцеловать Вашу руку! Что за радость была бы для Вашей счастливой дочери!.. Госпожа де Лафон Вам кланяется, равно как и мои милые сестрицы. Они очень сожалеют, что не будут иметь удовольствия видеть Вас перед своим выпуском»[1060].
В ответ на это герой наш посылает Суворочке письмо, полное отцовских наставлений, как вести себя в большом свете, на опасные дорожки которого ей теперь придется ступить:
«Да хранит тебя вечно богиня невинности. Положение твое переменяется. Помни, что вольность в обхождении рождает пренебрежение; берегись сего; привыкай к собственной вежливости, избегай подруг, острых на язык: где злословие, там, глядишь, и разврат. Будь сурова и немногословна с мужчинами, а когда они станут с тобой разговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием. Уповай на провидение! Оно не замедлит упрочить судьбу твою… Я за это ручаюсь. Будешь ты бывать при дворе и, если случится, что обступят тебя старики, покажи вид, что хочешь целовать у них руку, но своей не давай…»[1061]
С точки зрения светской морали и нравов, царивших при дворе и в столице, наставления полководца дышат патриархальной стариной чуть ли не петровского и анненского времени, поэтому отчасти смешны. Наоборот, именно бойкость и остроумие облегчали продвижение по карьерной лестнице в свете и при дворе. Но Суворов как огня боится, что дочь его может пойти именно по такому пути. Пагубный пример Варвары Ивановны маячит перед ним, а дочь, которую он продолжал считать своим единственным ребенком, слишком дорога ему, чтобы допустить малейшую возможность замарать хотя бы подол ее платья в светской «грязи». Положительного мнения о светском обществе он принципиально не допускает, а потому хочет всячески оградить Наташу от светских связей и знакомств. Нравы двора его попросту удручают и вызывают брезгливость. Вскоре это приведет его к большой неловкости, а именно это в свете и при дворе порицают прежде всего.
Пока письмо это шло в столицу, туда 28 февраля прибыл Потемкин. Суворов приехал 3 марта. В этот день А. В. Храповицкий сделал в своем дневнике единственную запись, то есть выделил указанное событие из всех прочих:
«Взята во Фрейлины вышедшая из монастыря дочь Графа Ал. Вас. Суворова-Рымникского. И указ подписали» [1062].
Почему многоопытный статс-секретарь записал только это событие? Ответ прост: Наташе было всего 15 лет и 7 месяцев, когда она получила это высокое пожалование. Заметим, что не во фрейлины к кому-либо из великих княжон, внучек императрицы, не во фрейлины к великой княгине Марии Федоровне, супруге цесаревича Павла Петровича. Нет, сразу же к самой государыне, да еще и была помещена жить во дворце, в «уборной комнате», то есть в личных покоях Екатерины II. По сути, такое пожалование не что иное, как почесть, предназначенная ее отцу. Первая многообещающая награда за Измаил.
