Неожиданный визит - [35]

Я вошла в здание вокзала. Табличка «К залам ожидания» висела на прежнем месте. В Ф. два зала ожидания: первого и второго класса. Тогда, помню, «второклассный» зал был для нас в зимнее время местом встреч за чашкой горячего чая или кофе у докрасна раскаленной железной печи. Ведь молодежных клубов еще не существовало.

А вот и привокзальная площадь, обсаженная каштанами. Между ними несколько лип. Будто приветствуя меня, каштаны подняли свечи, среди которых больше белых, чем красных. Слева — памятник павшим воинам, за ним почта. И повсюду расставлены огромные каменные чаши — из них выглядывает запыленная зелень и цветы. Всмотревшись, я различила там пустые коробки из-под сигарет и пирожных, хотя рядом высились урны для мусора из того же камня.

Хорошо все же, что Эрнст не поехал со мной, эти каменные чаши его опять бы разозлили. Он убедился бы воочию, что теперь такими предметами украшают даже деревни. Я его знаю, он помчался бы в местный Совет выяснять, кто сделал эти чаши. Дело в том, что у нас в Д. обосновался весьма предприимчивый каменотес, который очень неплохо зарабатывал на таких чашах. По самым скромным подсчетам, они приносили доход, в десять раз превышающий выручку от изготовления надгробных плит. И вот как-то Эрнст выступил в местной газете со статьей, направленной против каменотеса и ответственных лиц в горсовете. Однако ни отцам города, ни каменотесу это ничуть не помешало и в дальнейшем украшать улицы, площади и скверы подобными «произведениями искусства».

Улица, ведущая на привокзальную площадь, называлась теперь Аллея Вильгельма Пика. На скамейках, окрашенных в красный, зеленый, голубой цвета, сидели старики и громко разговаривали. У одних речь шла о внуках, которые или учатся в вузах, или служат в армии, у других — о качестве трубочного табака.

А вот и луг, все такой же зеленый. Я остановилась и, закрыв глаза, попыталась представить себе большую карусель в самом центре луга, за ней палатку, где продавались лотерейные билеты, напротив нее, ближе ко мне, деревянный ларек, в котором мы обстреливали матерчатыми мячами старые, измятые консервные банки.

К действительности меня вернул раздавшийся рядом лай собаки. Я вздрогнула, открыла глаза. «Гаррас, ко мне!» — позвал какой-то человек. Собака послушалась и оставила меня в покое. Я пошла дальше, вспоминая карусель. Для девочек из моего класса, особенно для Литти, Нанти и меня, она была самым любимым развлечением. Помню, однажды во время катания на карусели меня угораздило сбросить свои деревянные сандалии одну за другой вниз, прямо в толпу зевак. Литти и Нанти сделали то же. К счастью, мы ни в кого не попали, но взбучки едва удалось избежать.

Кустики майорана росли на прежнем месте, они дохнули на меня знакомым запахом, только жилых бараков около них больше не было. В одном из них жил Герхард — моя первая любовь. Мы с его матерью, помню, сварили в старом, в пятнах ржавчины котле из подобранной после уборки урожая свеклы первый в моей жизни сироп. Только он оказался крепче нашей любви. С той поры свекольный сироп кажется мне горьким на вкус.

И тут я заметила вдалеке развевающийся белый флажок. Настроение мое поднялось. Это же флажок кафе-мороженого Гофмана. Неужели оно еще существует!

Дверь чуть приоткрыта, я распахиваю ее настежь. Ну и вид! У нас в Д. такой роскоши не увидишь. Обитые красной и черной кожей табуреты положены на столы. Вокруг сплошные зеркала. Декоративные растения в кадках между столами окаймлены бамбуковыми палочками. Девушка в крошечном кокетливом дедероновом передничке старательно начищает и без того блестящую вазочку для мороженого. Увидев меня, она поспешно снимает одну из табуреток со стола, подставляет ее мне и приглашает:

— Садитесь, пожалуйста!

Может, она думает, что я закажу самое дорогое мороженое со взбитыми сливками, шоколадом и фруктами. Уголки ее рта презрительно опускаются, когда я говорю:

— Сделайте мне, пожалуйста, два-три шарика с собой.

Девушка кладет три шарика земляничного мороженого в вафельный стаканчик и протягивает его мне. Я выхожу из кафе и пальцем вдавливаю шарики в стаканчик, спиной ощущая испытующий взгляд девушки-мороженщицы. На улице я ловлю на себе удивленные взгляды. Как видно, в Ф. женщины моего возраста не имеют обыкновения прогуливаться по улицам, лакомясь мороженым.

Какая-то старушка с корзиной на спине спросила:

— Не слишком ли холодный завтрак, милочка?

— Вовсе нет.

Это был мой первый разговор в Ф., и происходил он поблизости от бумажной лавки Коппе.

Я отлично помнила ее владельца — пожилого, немного сгорбленного человека, который всегда после закрытия лавки возился с бумагами в подвале, карманным фонариком освещая отдельные стеллажи и перекладывая стопки тетрадей с одной полки на другую. Казалось, он выполнял совершенно бессмысленную работу. Так думали мы, дети, когда, сидя на корточках перед подвальным окошком, отчаянно жестикулировали, что, впрочем, нисколько не мешало человеку в подвале сортировать бумаги. Лишь много позднее мы обратили внимание на то, что в его лавке всегда все было на своем месте и ему никогда ничего не приходилось искать. Так что эта возня в подвале была, как оказалось, не столь уж бессмысленной. Однажды Коппе исчез. Мы его больше никогда не видели, слышали только, что он оказался предателем, врагом фюрера. Его имя высечено среди других на памятнике жертвам фашизма.