Неожиданные люди - [63]

Случилось это незадолго до сезонного закрытия базы, когда погожие, жаркие дни вдруг стали сменяться резко-прохладными, зябкими вечерами, напоминавшими о скорой и суровой осени. Тот вечер, особенно холодный, ветреный, собрал всех отдыхающих возле большого жаркого костра, лизавшего своим огнем аспидно-черное брюхо котла, в недрах которого клокотала благоухавшая приправами уха, стихийно вызывавшая желание принять перед ней «для сугреву». И компания, вооружившись кому что бог послал — бутылками вина и водок, консервами, соленьями и овощами, — приступила к пиршеству под возбуждающие возгласы и шутки. Вадим, сидевший здесь же, рядом со Светланой, был в том радужно-приподнятом настроении, когда все кажется прекрасным, и жизнь, и окружающие люди, и даже непогода, а вино, сколько бы его ни выпил, не пьянит, а только обостряет чувства; и в этом состоянии вдруг необыкновенно привлекательной увидел он Светлану, когда она, обняв коленки, обтянутые синими спортивными рейтузами, слегка покачиваясь взад-вперед, среди гитарного бренчания и хора голосов, подтягивала чистым, серебристым дискантом: «Крепись, геолог, ты солнцу и ветру брат», и глаза ее с мерцавшими в зрачках язычками, — отсветами костра — казались глубоко таинственными, как звездное небо… И неожиданный прилив желания остаться с ней наедине заставил дрогнуть его сдержанное сердце, и все последующее время, пока компания, оглашая берег разнобоем шумных голосов и тостов, приканчивала огненно-горячую уху, налитую в дюралевые кружки, он уже не наслаждался пиршеством, а просто ждал, слегка волнуясь, неизвестности, ждал, когда все закончится, а собравшиеся разбредутся кто куда парами и кучками. А когда все разбрелись, они со Светой, пройдясь вдоль берега, облюбовали для себя местечко под ракитой, свесившей свои ветви-космы к реке, где в зыбком лунном свете перекатывались и бутылочно блестели пологие волны. Они уселись на плаще Вадима, и он, заметив, что Светлана зябко вздрогнула, распахнул пиджак и укрыл ее левой полой, оставив руку у нее на плече. «Ой, как тепло!» — шепнула Светлана, робко прижавшись к Вадиму, и он поцеловал ее — впервые — в пахнущую дымом костра щеку. И тут она заговорила прерывающимся от волнения полушепотом: «Ты знаешь, Вадик, это странно даже, до чего я спокойно себя чувствую рядом с тобой… Ты какой-то весь надежный, цельный, что ли… Я не люблю, когда мужчины много говорят, бахвалятся… Они — почти все такие. А ты — совсем другой. Ты необыкновенный… и такой простой со всеми… У тебя, наверно, хорошие родители, это от них, правда?.. Я так рада, что познакомилась с тобой». То, несомненно, была исповедь влюбленной, но Вадик, знавший уже твердо, как надо отвечать на женские признания, порывисто обнял ее и начал целовать. Страсть, возбужденная поцелуями и ласковой готовностью трепетного девичьего тела повиноваться всем его желаниям, воспламенила Вадика, и он совсем уж было волю дал своим рукам, но опыт вовремя его остановил; и, отстранившись от Светланы, он сказал неверным, хрипловатым голосом: «Пожалуй, спать пора». — «Что ты… посидим еще… ну, пожалуйста», — возразила она, откидывая голову ему к плечу. Но здесь, на счастье Вадика, закрапал дождь, все усиливающийся, и они, поднявшись, заспешили к лагерю. У вагончика, к которому, повизгивая от холодного дождя, со всех сторон бежали девчата, он чмокнул Свету в мокрое лицо и побежал к себе.

Как начальство (только что назначенный главным инженером), он занимал одноместный «номер», сооруженный из большого бетонного полукольца, торцы которого были затянуты брезентом, а пол вымощен досками. И когда Вадим, лежа на постели, с какой-то странной, сладостной досадой вспоминал только что минувшие минуты свиданья, на входе тихо зашуршал брезент, и кто-то невидимый легонько проскользнул во тьму его ночной обители. «Кто?» — мысленно спросил Вадим, и от внезапной догадки, кто это, сердце его учащенно забилось. «Кто?» — спросил он шепотом, но ответом ему были шорохи срываемых одежд и прерывистое дыхание, такое знакомое ему… Вдруг он различил во мраке матово-бледный силуэт фигуры, склонившейся над ним, и, прежде чем он понял значение ее наготы, она юркнула к нему под одеяло…

Наутро, когда компания собралась завтракать за длинным полевым столом, он не мог смотреть на Светлану и, не желая ждать автобуса, который должен был прийти за ними к вечеру, сразу после завтрака собрал свои манатки и, пройдя пешком семь километров, уехал в город на попутном «Москвиче»…

Занятый делами, он много дней не думал и не вспоминал о происшествии на базе отдыха, а когда оно, против воли, вспоминалось, с досадой пенял на себя за слабину, которая вторично чуть не подвела его под монастырь. Но он ошибался: на сей раз она не «чуть было», а «подвела» под монастырь, если это слово может быть синонимом нежелаемой женитьбы…

Месяца полтора спустя после свидания на берегу Тобола — с тех пор Вадим ее ни разу не видал и видеть не желал — она явилась к нему в кабинет, в приемные часы, между прочим, в строгом серо-голубом костюме, с модной прической, вся внутренне подтянутая, как студент при защите своего диплома, и, сияя лучезарными глазами, прямо с порога с воодушевлением сказала, как говорят о радостном для всех событии: «Вадик, у нас будет ребенок. Я только что от врача». И пока Вадим приходил в себя от этой дьявольски-наивной наглости, она уселась в кресло перед столом Вадима и, завладев его рукой, валявшейся безвольно на бумагах, ласково ее сжимая и поглаживая, продолжала, уже голосом кающейся грешницы: «Вадечка, я… я не могу без тебя… Я люблю тебя, Вадик… Ну, раз уж так все получилось, давай поженимся, ладно?.. Я буду тебе очень хорошей женой, вот увидишь… и — преданной матерью твоего ребенка». При словах «твоего ребенка» резкая вспышка гнева привела Вадима в чувство, и, высвободив руку из Светланиных рук, стараясь не смотреть в ее глаза, излучавшие любовь и скорбь одновременно, он, хмурясь, сказал: «После поговорим… Я позвоню тебе. Ты задерживаешь прием». Но что проходило с Ольгой Зюзиной, со Светланой не прошло. «Хорошо, — вздохнув, покорно согласилась Светлана и, поднявшись, медленно пошла к дверям, но в поступи ее Вадим не заметил и грана смирения, напротив, она была исполнена достоинства обиженного человека, который может постоять за себя. Вдруг она остановилась и, обернувшись к Вадику, сказала: — Только учти: если ты… если ты… — Лицо ее внезапно задрожало, и слезы горошинами поскакали по щекам. — Ребенку я не дам погибнуть… и незаконным он не будет, хочешь ты этого или нет. А тебе придется плохо, так и знай!» — и она пошла на выход, горбясь и прикладывая к глазам свой скомканный платок. И странно: при всем старании разозлиться на эту дуру, как мысленно обозвал ее Вадим, вместо злости в душе у него осталось чувство какого-то тщеславного удивления этой девчонкой, поступками которой двигала безмерная любовь к нему, Вадиму, и он это прекрасно сознавал…