Неотмазанные. Они умирали первыми - [41]

— Да, Дмитрич, скажу, сон не очень-то.

— В том то и дело.

— А я никогда снов не вижу, — отозвался, хлопая белесыми как у теленка ресницами, белобрысый с большими голубыми глазами Мирошкин.

— Счастливчик! Век бы их не видеть! — буркнул немногословный Трофимов.

Отбросив окурок, он поднялся, молча, взял из рук Привалова веревку и направился к Крестовскому.

— Алексей! Куда тебя черт несет? — крикнул раздраженно тезке вслед Дудаков.

Все прильнули к земле, провожая взглядами «собровца». Тот постоял некоторое время перед трупом, склонился над ним, что-то долго сосредоточенно рассматривая, потом осторожно стал продевать веревку между телом и локтем убитого.

— Чего он там возится? — недовольно пробубнил пухлыми губами, ерзая, окоченевший Привалов.

— Не видишь? Письма собирает, — отозвался рядовой Чернышов, наблюдая за Трофимовым.

— Честно скажу, не нравится он мне, этот хмырь, Конфуций. Какой-то еб. нутый, ей богу. «Крыша» у него, явно, поехала. Вечно хмурый, злой как цепной пес, слова из него доброго не вытянешь, не улыбнется никогда, словно монумент какой. Прям Чингачгук, ей богу! — пожаловался первогодок Привалов.

— Сам ты монумент! Чингачгук херов! Мастер за троих жрать и балаболить, — вставил «контрактник» Головко, лежа на спине, уставившись серыми глазами на медленно плывущие холодные облака.

— Если бы не он, ты и Чаха давно червей кормили! — добавил Танцор.

— Да, Святка, тут ты как всегда прав. Мы тогда с Чахой влетели капитально, считай, уже там были, в райских кущах. У боженьки за пазухой. У меня до сих пор волосы на башке дыбом встают, и мураши по спине ползают, как вспомню. Если б он не зашел с тыла к тем троим абрекам, покрошили бы они нас с Чахлым в том переулке в капусту. Вернусь домой, обязательно свечку Трофимову за здравие поставлю.

Это случилось две недели назад, на зачистке. Ночью выпал небольшой снег, покрывший будто легким пуховым одеялом все вокруг. Рядовые Привалов и Чахов, выставив перед собой АКМы, медленно брели по узкому заснеженному проулку чеченского села. За заборами заходились, гремя цепями, захлебываясь в яростном лае, лохматые псы.

— Чаха, дай сигаретку, а то мои совсем в кашу превратились, — сказал Привалов, вытряхивая на снег из кармана раскисшую пачку «Примы» и остатки развалившихся сырых сигарет. Нежный выпавший накануне снег сразу окрасился рыжими пятнами. Словно оспинами.

— Стефаныч на днях балакал, что в конце месяца нас наконец-то заменят, — отозвался, втянув голову в плечи, окоченевший Чахов, протягивая напарнику сигарету.

— Совершенно нет никакого желания «шпротами» становиться!

— Думаешь, у меня есть? Или у Ромки с Танцором?

— Бляди штабные! Посылали на три месяца, а мы сколько тут торчим? Уже второй срок скоро закончится. Свихнуться можно!

— Так и до дембеля не дотянешь!

— Да, пошли они в задницу! Домой хочу!

— Вон, Серегу увезли, совсем крыша съехала!

— Да, Сережку жалко! Не повезло парню!

— Тут у любого мозги заклинит.

— Скоро, похоже, за нами очередь…

— Домой вернусь, на «гробовые» мотоцикл куплю. Покруче какой-нибудь. «Хонду» или «Ямаху». Мне еще до армии предлагали. Есть у меня один знакомый байкер. Васька Череп. Это кличка у него такая. На кожаной куртке, на спине, у него череп светящийся с костями намалеван. В темноте светится, словно приведение. Васька любит по ночным улицам гонять. Весь из себя. Весь в коже. В заклепках. В цепях. «Ява» у него была, просто загляденье, красавица. Вся хромированная. Вылизывал ее как невесту, а тут как-то смотрю, запердуливает во двор на вишневой «Хонде», увешанной желтыми фарами. Ни х…я, себе думаю! Спрашиваю его, на какие шиши надыбал?

— Бля! И спички отсырели! Хер, теперь зажжешь! Бл…дство сплошное! — расстроился Привалов, чиркая спичку за спичкой о коробок.

— Погоди! Не мучайся! Сейчас дам огонька, — Славка Чахов, покопавшись в кармане, извлек на божий свет узкую блестящую зажигалку с кнопкой на торце.

— Так это же Святкина! Слямзил, что ли? Признавайся, Чахлый! — сказал Привалов, узнав зажигалку Танцора.

— Как можно? Ты, что охренел? В один миг салазки загнут! Отбуцкают только так. Ты что, наших не знаешь? Чернышов проспорил!

— Гляди, я проверю!

— Что я, дурак? Прекрасно помню, как тогда отоварили Кучерявого, за то что тырил у своих товарищей.

Привалов наклонился к потрескавшимся ладоням напарника, прикуривая от трепещущего на ветру пламени зажигалки. Блаженно затянувшись, он чуть не задохнулся, поперхнувшись дымом: напротив них стояли трое боевиков, неизвестно откуда взявшихся в проулке.

Двое были чуть старше двадцати, а третий, невысокий чернявый — лет сорока, судя по более смуглому лицу и по «натовскому» камуфляжу, выглядывающему из-под нашего бушлата, похоже, не чеченец. Вероятно, наемник из арабов. Все трое с автоматами в разгрузках, у одного из-за спины тускло поблескивала зеленая труба «мухи».

Солдаты оцепенели. У белого как мел Чахова задергался правый глаз. У

надрывно кашляющего Привалова тряслись губы. Сигарета выпала… Было слышно, как она шипела, умирая на сыром снегу.

— Бросай оружие, кафир, если жизнь дорога, — прошипел угрожающе один из боевиков, уставясь магическим зрачком АКМа Привалову в грудь.