Неостывшая память - [31]

Дней через десять во время стоянки мы с матросом Валей Ларионовым решили навестить его родных на Сенной площади. Едва дошли до Базового матросского клуба, как на нас наскочили несколько воинственно настроенных глухонемых. Мы вынуждены были накинуть на руки флотские ремни с бляхами. Туго бы нам пришлось, но на наше счастье приблизился трамвай, вожатый, видимо, оценил обстановку, притормозил, мы вскочили на подножку последнего вагона, и трамвай помчал нас в сторону Поцелуева моста.

Я не знаю, почему, но больше эта милая девочка ни разу не появилась на набережной.

У меня появился хороший друг Стасик Федонин, матрос небольшого буксира. Был он года на два старше меня, тоже из бывших юнг. Все свободное время от вахт мы проводили вместе. Ходили в кино, иногда на танцы в «Мраморный» – Дворец культуры им. Кирова, знакомились с девочками, но чаще всего просто так, без цели, гуляли по городу. Любили «прошвырнуться» по левой стороне Невского проспекта от Литейного до улицы Восстания. Этот отрезок пути назывался Бродвеем, Бродом. Здесь фланировали молодые, хорошо одетые девушки и парни. Вот несколько ребят пристраиваются к девчоночьей стайке, о чем-то переговариваются, разбиваются на пары и медленно шагают «под ручку», не теряя друг друга из вида.

Мы со Стасиком уже идем в сторону Адмиралтейства. Непременно заходим в «Булочную» на углу Невского и улицы Толмачева. Здесь продается самая вкусная газированная вода с сиропом. Не было случая, чтобы мы миновали телефонную станцию на улице Герцена, рядом с Аркой главного штаба. Стасик заказывает Москву, где живет его мама Евгения Петровна. Он так ее любит, так скучает по ней, так беспокоится о ее здоровье, ведь сердце у нее слабое, а живет она одна… Прошли долгие годы, а я все помню тот московский телефон: К 7-87-92.

У меня был адрес моей давней школьной симпатии Инны Рихтерман. Она переехала с родителями из Тайцев в Ленинград. После долгих колебаний, отутюжив клёши и наваксив ботинки, отправился на улицу Чайковского. Вхожу в парадную, поднимаюсь на второй этаж. Слева – ее квартира. Звоню. Дверь открывает женщина, видимо, мать Инны. Называю себя, спрашиваю, дома ли Инна. Женщина выходит на площадку, придерживая дверь. Помолчав, тихо говорит, что дома Инны нет, что у дочери свой круг общения и что мне не следует сюда приходить. Дверь передо мной закрывается.

Не помню, как оказался на улице. Большего унижения еще никогда не испытывал. Шел, не понимая, куда несут меня ноги. Очнулся у Литейного моста. По набережной добрел до Летнего сада, сел на скамейку напротив памятника Крылову и стал постепенно соображать. Конечно, она права, никакая мы не пара: Инна из хорошей семьи, ее дядя – прокурор, она красивая, у нее свои знакомства, ухажеры, интересная жизнь, а я – кто? Простой матрос, перспективы – туманные… Она этой осенью пойдет в десятый класс, а у меня за плечами только семь классов… Стоп! Надо как-то выплывать, надо учиться… Но как? Вахты, плаванья, хоть и недальние… А с мечтами о дальних плаваниях, заграничных портах уже успел распрощаться: не пустят туда сына солдата, пропавшего без вести. В среднее мореходное училище в Ломоносове, если подам документы, не примут из-за проклятой колобомы. К тому же стал замечать, что читаю лучше правым глазом, зато левый глядит вдаль еще вполне сносно. И нет надежды на улучшение в будущем. Скорее – наоборот. Хорошо, что сейчас не проверяют зрение: у рулевого оно должно быть стопроцентным… Нет, надо выплывать. Надо! Для начала – попытаться окончить школу рабочей молодежи. Вдруг да получится?.. Все же спасибо матери Инны за прямоту, за то, что показала мне мое место… Надо барахтаться, бороться, надо выплывать. Самому. Тут никто мне не может помочь.

Мысли пришли в полный порядок, окружающие предметы снова обрели свою реальность. Солнышко светило сквозь густые кроны деревьев, а Иван Андреевич задумчиво, с пониманием глядел на меня.

(Минуло с той поры более пятидесяти лет. Известная журналистка, умница, талантливая художница Нэлли Машенжинова однажды пригласила меня в гости. Мы сидели с нею за аппетитно накрытым столом: многие коллеги знают, что она обладает и незаурядными кулинарными способностями. Раздался звонок, хозяйка сказала, что это для меня приятный сюрприз, и пошла открывать дверь. Вернулась вместе с незнакомой мне миловидной женщиной, которая сразу же спросила, узнаю ли я ее. Я честно признался, что нет, не узнаю. «Не напрягайся, Боря, – улыбнулась она. – Я – Инна Рихтерман». Ну как я мог представить, что через десятилетия вот так, при таких обстоятельствах повстречаю ту, в которую «втрескался» в пятом классе!

Разговор за столом сразу стал общим, веселым – о жизни, о творчестве знакомой московской поэтессы, о домашних животных, о живописи, которая совершенно неожиданно вошла в судьбу радушной хозяйки, о родственниках.

Так было славно, уютно, естественно. Узнав, что мама Инны жива, я попросил передать ей привет и благодарность за то, что она когда-то устроила мне «от ворот поворот» и – так уж получилось – невольно подтолкнула к необходимости сделать жизненно важный решительный шаг. И я подробно рассказал памятную для меня историю. Инна была явно смущена и расстроена. Она никак не хотела верить, что все так и было на самом деле в том далеком пятьдесят третьем.