— Я полагаю, что буду нужен вам, сэр? — спросил Болен, торопливо приглаживая волосы.
— Разумеется, Чип, — ответил Рузвельт и спокойно добавил: — Поправь галстук.
Несколько секунд проем открытой двери был пуст.
Затем в нем появился Сталин, и мгновение спустя за спиной его мелькнул переводчик Павлов.
…«Как выглядел Сталин, изменился ли он с тех пор, как мы впервые встретились в Тегеране? — вспоминал теперь президент. — Та же медленная, мягкая походка. Тот же взгляд. Но перемены все же были, хотя я и не сразу их отметил. Маршал сильно поседел, и морщины на его лице стали глубже».
Неслышной своей походкой, точно едва касаясь пола подошвами сапог, Сталин подошел к Рузвельту.
— Здравствуйте, уважаемый господин президент! — проговорил он улыбаясь.
— Здравствуйте, здравствуйте, мой дорогой маршал! — протягивая руку, ответил Рузвельт.
Они еще ничего не сказали друг другу, только обменялись словами приветствия, но у президента сразу стало легче на душе, словно визит Сталина сам по себе служил залогом того, что маршал пойдет навстречу всем его пожеланиям.
— Прошу вас, — с широкой улыбкой сказал Рузвельт и указал гостю на кресло.
— А куда же мы посадим наших переводчиков? — точно спрашивая самого себя, нерешительно произнес Сталин. Он положил руку на спинку кресла и скользнул взглядом по лицам Павлова и Болена, стоявших в некотором отдалении. — Ведь мы все еще говорим на разных языках...
— Мы продолжаем расплачиваться за Вавилонскую башню, — шутливо сказал президент, но тут же, усомнившись, что собеседник понял его, счел нужным пояснить: — В древнем Вавилоне люди задумали построить башню до самого неба. Разгневанный их дерзостью бог разрушил башню, и с тех пор люди стали говорить на разных языках.
— Да, это библейский миф, — кивнул Сталин.
— Вам приходилось читать Библию?
— Конечно, я читал не только Маркса, — все еще стоя у кресла, сказал Сталин. — В духовной семинарии, где я когда-то учился, изучение Библии было обязательным, а за чтение Маркса выгоняли с «волчьим билетом»... Кстати, о вавилонском столпотворении. Я не исключаю того, что в далеком будущем люди вернутся к единому языку... А пока мы должны решить, как быть с переводчиками.
— Мы усадим их на диван. А вы располагайтесь здесь, — снова указывая на кресло, сказал Рузвельт. — Рядом с вами я чувствую себя... как-то надежнее.
— Спасибо, если это не просто комплимент, — ответил Сталин, опускаясь в кресло. Он внимательно оглядел комнату и спросил: — Как вы устроились, господин президент? Удобно ли вам здесь?
— О, я вам бесконечно благодарен, маршал! По дороге с аэродрома я видел столько развалин... И вдруг — этот оазис!
— Если бы вам довелось проехать по украинской или белорусской земле, вы увидели бы и не такие развалины. Там немцы взорвали и сожгли все, что не успели вывезти.
— После войны мы постараемся помочь вам восстановить разрушенное как можно скорее, — сказал Рузвельт, но тут же его кольнула тревожная мысль: «А не спросит ли Сталин, почему мы далеко не всегда выполняли свои обязательства по ленд-лизу?.. Я сам дал для этого повод...» И он быстро переменил тему: — Я хочу поблагодарить вас, маршал, за решение проводить заседания в этом дворце. Ведь по протоколу мы должны были бы заседать поочередно во всех трех резиденциях. Я понимаю, что решающую роль сыграли тут... мои ноги, и тем не менее...
— Решающую роль сыграло наше уважение к вам, господин президент, — прервал его Сталин. — Мы не забыли о том вкладе в наше единство, который вы внесли в Тегеране. Ноги же, как гласит русская поговорка, волка кормят. А человеком управляют ум и сердце.
Павлов переводил слова Сталина, Болен — президента.
Разговор с самого начала приобрел доброжелательно-шутливый характер, и Рузвельт почувствовал, что сразу же приступать к вопросу о войне с Японией было бы бестактно. Нужен был переход — плавный, естественный переход.
— Как дела на фронте, маршал? — спросил президент и тут же добавил: — На борту «Куинси» я заключил пари, что ваши войска будут в Берлине раньше, чем Макартур вступит в Манилу.
— Пари с Черчиллем? — спросил Сталин и рассмеялся хрипловатым смешком.
«Почему с Черчиллем?» — чуть было не спросил растерявшийся от неожиданной реплики Рузвельт. Конечно же, в ней заключался скрытый намек — Черчилль мечтал войти в Берлин первым. Сталин сам вызволил Рузвельта из неловкого положения. Точно забыв о своем вопросе, он продолжил:
— Боюсь, что вы проиграете, господин президент. Правда, наши войска на ряде участков уже пересекли Одер и создали несколько предмостных укреплений по ту сторону реки. Но немцы фанатически сопротивляются, и нам пришлось приостановить наступление. Обо всем этом подробно доложит на Конференции наш начальник Генерального штаба.
Сталин умолк. Интуитивно Рузвельт почувствовал, что маршал не хочет говорить о Дальнем Востоке. Видимо сейчас он считает возможным коснуться только положения в Европе. И, как бы прочитав мысли президента, Сталин спросил:
— А как идут дела на западном фронте?
— Генерал Маршалл подробно доложит об этом. Но пока могу вам сказать, что в четверг, восьмого февраля, мы начнем ограниченное наступление. Следующее будет предпринято еще через неделю. А удар в самое сердце Германии мы предполагаем нанести через месяц.
