Время от времени он говорил, словно обращаясь к самому себе:
— Та-ак... это у меня, конечно, есть... и это тоже... А вот за эту спасибо, уважаемый мэр, — у моего экземпляра повреждены зубцы... Эта пойдет в обменный фонд...
И вдруг он умолк, хотя взгляд его был по-прежнему прикован к альбому. Лицо его омрачилось, морщины на лбу обозначились резче.
— Ты... ты нашел какую-нибудь редкую марку? — поспешно спросила Люси.
На лице Рузвельта появилась ироническая улыбка.
— Посмотри! — сказал он. — Тебе, конечно, знакомо это животное?
И он протянул ей альбом, держа ноготь указательного пальца над большой маркой. Люси склонила голову.
— Конечно! — ответила она. — Это же носорог. Такого можно увидеть в любом хорошем зоопарке.
— Как, по-твоему, на кого он похож? — не отрывая взгляда от марки, спросил президент.
— На кого похож? — недоуменно переспросила Люси.
— Вот именно, — нетерпеливо произнес Рузвельт. — Кого из знакомых он тебе напоминает?
— Трудно сказать, — с еще большим недоумением проговорила Люси.
— О, господи! — воскликнул президент. — Черчилля! Нашего дорогого Уинни! Вглядись: рог — это его сигара. Лицо, точнее, морда — воплощение агрессивности. Туловище?.. Ну, это уже совсем, как у Уинстона. Того и гляди, этот «Черчирог» сорвется с марки... Наклонит голову, воинственно выставит рог и...
Люси рассмеялась:
— А знаешь, Фрэнк, я тебе завидую. Несколько минут назад ты говорил о таких серьезных вещах! И вдруг превратился в шаловливого ребенка. Весело шутишь...
Рузвельт ответил не сразу.
— Нет, Люси, не «вдруг»... — произнес, он наконец. — И мое отношение к Черчиллю изменилось «не вдруг»...
— Не понимаю, — переходя уже на серьезный тон, сказала Люси. — Ведь Уинстон Черчилль — твой лучший друг, это общеизвестно. А сейчас ты сравниваешь его с носорогом, упрекаешь в агрессивности... Разве это можно принять иначе как шутку?
— Да, да, конечно... — рассеянно проговорил президент.
— Я вспоминаю, как нам пришлось отменить свидание весной сорок третьего года именно потому, что в это время к тебе в Вашингтон приехал Черчилль.
— Ну вот, — с печальной усмешкой сказал Рузвельт, — значит, и у тебя есть свой счет к носорогу.
— Опять ты шутишь, Фрэнк! Неужели ты думаешь, я не понимала, что твоя встреча с Черчиллем была в сто раз важнее, чем со мной? — воскликнула Люси. И добавила: — Может быть, я немножко ревновала тебя к нему — думала, что вот ты беседуешь с очень близким тебе человеком, и этот человек — не я.
Она умолкла. Молчал и президент, погруженный в свои думы.
— Ты знаешь, — нарушила молчание Люси, — в те дни мне хотелось стать невидимкой и пробраться к тебе в Овальный кабинет.
— Чтобы подслушать мои секретные переговоры с Черчиллем? — добродушно спросил Рузвельт. — Что ж, дорогая моя Мата Хари, выходит, не зря говорят, что с тобой я более откровенен, чем, скажем, с Гарольдом Икесом.
— Но это же неправда! — возмущенно проговорила Люси.
— Почему неправда? Ты мой друг навечно, а Икес — невыносимый брюзга.
— Не надо быть таким несправедливым, Фрэнк, даже когда ты шутишь! — сказала Люси. — Ты знаешь, у нас с тобой есть одна-единственная тайна. Это тайна нашей любви. Впрочем, и она уже для многих перестала быть тайной... Нет, я не хотела подслушивать твои секретные переговоры с Черчиллем. Я просто хотела быть незримой свидетельницей твоей встречи с ним: лишний раз убедиться, что у тебя есть еще один друг, мыслящий так же, как ты, и всегда готовый поддержать тебя в трудную минуту. А сколько тяжелых, даже трагических... нет, не минут, а дней, месяцев было во время этой войны!.. Знаешь, Фрэнк, я представляла себе, как Черчилль входит в Овальный кабинет, как радостно ты улыбаешься, как протягиваешь ему обе руки из-за стола... Ведь твоя радость — моя радость... Кстати, как вы обращаетесь друг к другу, когда бываете наедине?
«Как мы обращаемся друг к другу?» — мысленно спросил себя президент. И ответил:
— Я что-то никогда не думал об этом. Погоди... Я его зову Уинстон...
— А он тебя — Фрэнк?
— Вот уж никогда! — с неожиданным высокомерием воскликнул Рузвельт. — Только «мистер президент»!
— Почему? — удивленно спросила Люси.
— Ему виднее, — неопределенно ответил Рузвельт.
— Ну, все равно... Зная о ваших встречах, я хотела быть рядом с тобой — пусть незримо, пусть молча, только бы видеть улыбку, радость на твоем лице... Я живо представляла себе, как он входит, и ты ему говоришь: «Хэлло, мой дорогой Уинстон!», и он обнимает тебя, — словом, встреча друзей, встреча единомышленников...
— Нет, — невольно стал вспоминать президент, — все было не так. Кажется, я сказал: «Наконец-то вы здесь, Уинстон!» Он ответил... Что же он ответил?.. Кажется, так: «Еще не совсем!»
Потом он достал длинную, черно-коричневую сигару, пошарил в карманах, видимо, в поисках ножика-«гильотинки», чтобы обрезать кончик, так и не нашел его, расковырял конец сигары ногтем, сунул ее в рот, закурил и, не вынимая изо рта, сказал: «Вот теперь я здесь. Весь целиком!»
С чего же началась беседа? Рузвельт хорошо помнил ту встречу.
Он спросил Черчилля, усевшегося в кресло у стола:
— Ну, какие новые идеи вы привезли в Белый дом, Уинстон? Встреча со Сталиным не за горами.
