Неоконченный пасьянс - [65]

— Э — э, Алексей Иванович, вы не кушали тот креп — сюзет, что готовила кухарка Александры Васильевны! Тут главная хитрость в том заключается, чтобы тонюсенько раскатать миндальное тесто. Начнём с того, что у нас, в России вообще мало кто сможет правильно это тесто приготовить! Если бы вы у госпожи Барклай покушали креп — сюзет… эх… — полковник горестно вздохну, — вы бы переменили своё мнение. Надо сказать, Александра Васильевна вообще была замечательная хозяйка, очень взыскательная в отношении кухни. Пока был жив ее покойный муж, такие обеды у них давались — на диво! Ну, не в смысле обилия приглашенных или нероновской роскоши, а в гастрономическом, так сказать отношении. Потом, конечно, гостей стало меньше, но вкусам своим Александра Васильевна не изменила. Кухарки, у неё служившие, всегда были знатными мастерицами. Особенно последняя была хороша, Евдокия Трембачова. Такие паштеты делала из гусиной печени, эх! такого фуа — гра в трёх специях я даже во французском посольстве на приёмах не пробовал! Хотя в бытность свою действующим офицером Главного штаба мне там одно время доводилось бывать регулярно. Кому сказать, вы только вдумайтесь, простая вологодская баба может быть кулинаром лучшим, чем посольский повар. Однако, так и есть.

— Евдокия Трембачова — эта та вторая женщина, которую убили в квартире Барклай? — уточнил Шумилов.

— Нет, что вы, её никто не убивал. Убили Толпыгину, горничную. А Королёва уволилась задолго до этих событий. Может, месяцев за шесть, может, даже раньше.

— А вообще велик ли был штат прислуги у госпожи Барклай?

— Совсем нет. Последние месяцы у неё работала одна Толпыгина, горничная. А повара Елександра Васильевна нашла прямо в «яковлевке», последние месяцы готовую еду ей на дом приносили. — Волков вздохнул. — Обеих женщин и убили: Александру Васильевну и её горничную, так — то!

К концу обеда мужчины стали почти друзьями. Обменявшись визитными карточками, они вышли на Александровский проспект, где попрощались и разошлись в разные стороны. Шумилов устремился на Фонтанку, к себе домой, где после шести часов вечера должен был появиться Агафон Иванов.

Неизменная пара Иванов — Гаевский заявилась на квартиру Шумилова уже после восьми часов вечера. Сыскные агенты пребывали в прекрасном расположении духа и двигались явно из какого — то трактирчика. Трудно было сказать, что они ожидали услышать из уст Шумилова, но когда он заговорил, сыскные агенты явно озадачились.

— Господа, в этот час вечернего досуга желал бы я у вас спросить: известно ли вам о существовании alibi Дмитрия Мелешевича? — начал разговор Алексей Иванович, разливая по рюмкам неизменный коньяк.

Гаевский и Иванов переглянулись, их заинтригованный вид показался Шумилову многообещающим.

— В свою очередь, — парировал Гаевский, — я бы желал спросить, почему вы об этом спрашиваете?

— Вас кто — то привлёк к этому делу? — развил мысль товарища Иванов. — В «деле Барклай» покуда нет обвиняемого и, соответственно, нет адвоката, представляющего его интерес.

— Господа, давайте не будем блудить словесно, а поговорим как взрослые разумные люди. — Шумилов поднял рюмку, и его примеру последовали сыщики. — Видите, и тост сам собою родился. Так вот, я могу вам рассказать нечто, что покажется, возможно, вам интересным. В ответ я рассчитывал бы услышать нечто, что кажется интересным мне. По — моему, это честно. Вы мою методу знаете: в официальном следственном производстве я никогда не оставляю следов, не претендую на лавры и почести и никоим образом не посягаю на прерогативу Сыскной полиции единолично разоблачать злостных преступников. Поэтому давайте избавим друг друга от дурацкий вопросов и дурацких же ответов.

— Очень разумное предложение, — согласился Гаевский, — особенно принимая во внимание ту любезность, с которой вы поите нас таким прекрасным коньяком. Насколько известно следствию, Дмитрий Мелешевич не располагает alibi на время убийства своей матери. Хотя, подчеркну, в настоящее время он не рассматривается как самый перспективный подозреваемый.

— Однако, мотив у него имеется хороший, — добавил Агафон Иванов. — Он имел конфликт с матерью незадолго до её убийства; опять же, к вам обращался с просьбой об оценке имения, которое ему не принадлежало. Это всё подозрительно, хотя прямо его ни чём не уличает.

— Я готов рассказать вам о том, что Мелешевич имеет alibi, — пообещал Шумилов. — Но при этом рассчитывал бы на взаимную любезность.

— Что же взамен? — полюбопытствовал Владислав Гаевский.

— Я желал бы знать, что пропало с места преступления.

Сыщики опять переглянулись. В принципе, Шумилов просил не так много.

— Договорились, — кивнул Иванов. — Только не рассказывайте нам о том, что слуга Мелешевича ушёл на Петроградку, а любовница легла спать. Мы всё это прекрасно знаем и без вас, Алексей Иванович. Вы же понимаете, что эти сведения никакого alibi Мелешевичу не обеспечивают.

— Разумеется, понимаю. Поэтому ничего такого я вам говорить не буду.

— Хм, тогда валяйте, — улыбнулся Иванов. — Так что там с alibi Дмитрия Мелешевича?

— Во дворе дома Данилова, прямо напротив квартиры Дмитрия Мелешевича проживает человек, взявший за правило подсматривать за ним. Человек этот по моему мнению глубоко болен, и было бы хорошо, чтобы его осмотрел врач — психиатр. Фамилия его Ганюк, это офицер на пенсии по ранению. Насколько я понял, ему во время войны за освобождение Болгарии оторвало ногу. Ганюк постоянно подсматривает за окнами Мелешевича ввиду того, что последний, уж извините за натурализм, занимается любовными соитиями, находясь в поле его зрения. Всё, что связано с половой сферой, чрезвычайно беспокоит и волнует этого человека. Он подсматривает за Мелешевичем в подзорный монокуляр.