Неоконченный пасьянс - [59]

— Гм, будем считать это утешением.

— Это на самом деле хорошо, — Шумилов поднялся, давая понять, что заканчивает беседу. — Вообще — то, Аркадий Венедиктович, всё складывается совсем неплохо. Не отчаивайтесь!

— Да вы, верно, шутите?

— Отчего же? Я серьёзен как никогда. Если бы полиция нашла хоть малейшую зацепку, уверяю вас, эту ночь вы бы провели в тюрьме на Шпалерной. Однако, вы на свободе, и в меня это вселяет немалый оптимизм. Напоследок несколько советов: во — первых, предупредите госпожу Самохину, чтобы она в случае вашего внезапного ареста немедленно оповестила об этом свою подругу госпожу Раухвельд. Как вы понимаете, я тут же обо всём узнаю. Во — вторых: в случае ареста заявляйте, что желаете видеть своего адвоката Карабчевского Николая Платоновича.

— Но Карабчевский не мой адвокат. — заметил Штромм.

— Считайте, что уже ваш. Я завтра же повидаюсь с ним и введу в курс дела. И наконец, в — третьих: на допросах постарайтесь не хитрить. Как показывает житейский опыт, самая большая хитрость состоит как раз в том, чтобы всегда быть бесхитростным.

Разумеется, Алексей Иванович Шумилов не сказал, да и не мог сказать Аркадию Венедиктовичу Штромму всего того, что знал на тот момент о двойном убийстве в квартире Барклай. Он отдавал себе отчёт в том, что в своих действиях ему придётся опираться на некие исходные постулаты, которые следовало признавать в качестве непреложных истин, хотя таковыми они могли вовсе и не быть.

Так, например, Шумилов должен был верить в невиновность Аркадия Штромма. По крайней мере до тех пор, пока не сумеет доказать обратное. Однако, только очень наивный человек мог признать его невиновность абсолютной истиной. А Шумилов не был наивным. Алексей Иванович должен был верить в полную искренность своего клиента, хотя сие тоже было весьма неочевидно. Он должен был верить в готовность Карабчевского оказать необходимую поддержку, более того, Шумилов даже пообещал такую поддержку Штромму, но сие было неосмотрительно и даже самонадеянно. Присяжный поверенный Карабчевский был очень загружен работой и вопрос о его возможном привлечении к делу в качестве защитника Штромма ещё только предстояло решить. Но главная сложность заключалась даже не в этом: Шумилов не знал всей суммы доводов, заставивших следствие увидеть в Штромме подозреваемого. Может быть, Аркадий Венедиктович что — то неправильно понял в действиях полиции? может быть, он что — то упустил? в конце — концов, может быть, ему просто — напросто не всё сказали, до поры сбивая с толку?

Очень неприятный осадок в душе Шумилова оставила история с оценкой имения, которую он произвёл для Дмитрия Мелешевича. То обстоятельство, что сын погибшей выдал имение матери за собственное, рождало весьма обоснованные подозрения о существовании неприязненных отношений между матерью и сыном. Что служило тому причиной, Шумилов мог только догадываться. Однако, из своего опыта он прекрасно знал, что неприязненные отношения родственников толкают их на преступления друг против друга куда чаще, нежели это принято думать. Значительное число самых тяжких преступлений против личности имеют под собой самые что ни на есть банальные бытовые мотивы.

Раздумывая над тем, с чего бы приступить к делу, Шумилов решил, что начинать надо именно с Дмитрия Мелешевича. Всё — таки они были знакомы, и поведение последнего представлялось весьма подозрительным. Следовало понять, сняты ли подозрения в его адрес, или на сей счёт окончательного решения следствием ещё не принято.

Поэтому, посетив утром следующего дня контору Карабчевского и заручившись поддержкой последнего на случай ареста Аркадия Штромма, Алексей Иванович ещё до полудня успел отыскать дом Данилова на 3–й линиии Васильевского острова. Покрутившись немного вокруг особнячка, примыкавшего одним крылом к веренице соседних домов, понаблюдав без особого толка за окнами бельэтажа, где, по всем расчетам должна была находиться квартира Мелешевича, Алексей Иванович решительно направился в дворницкую. Вариант возможных действий Шумилова был совсем невелик: он мог наврать дворнику либо аккуратно, либо внаглую и, зная по опыту, что безудержная ложь всегда вызывает к себе больше доверия, решил врать дворнику напропалую.

Энергично отбросив в сторону обитую клеёнкой дверь в дворницкую, Шумилов предстал на пороге с самой самодовольной улыбкой, на какую только был способен, и с интонацией жизнерадостного деревенского придурка гаркнул:

— Здорово, братец, здорово! Узнаёшь, небось, меня?

— Ась? — хмурый дворник в залатанном кожаном фартуке аж подпрыгнул на колченогом табурете и неожиданно икнул. По специфическому сивушному запаху Шумилов сразу понял, что давеча в дворницкой имело место обильное возлияние, возможно даже мытьё полов водкой.

— Туртухтаров я! Алексей Иваныч! — провозгласил Шумилов; он не сомневался, что никогда в своей жизни, ни под какой присягой дворник не сумеет повторить такую тарабарскую фамилию. — Любишь читать «Всемирный следопыт»? Я там публикуюсь под псевдонимом «Трезубцев».

Дворник на всякий случай встал по стойке «смирно».

— Степан Куделин, села Мартышкино Калужской губернии, тридцати трёх лет, — отчеканил он.