Неоконченное дело - [6]

— Нет. Очень хорошо, — сказал Феррерс с ноткой облегчения в голосе и встал.

— Есть одна деталь, — спохватился Биф, — которая важна в любом деле об убийстве, а в вашем случае, я бы подчеркнул, она значима даже в большей степени, чем обычно. В котором часу, по мнению полицейского медика, Бенсон был убит?

— Точного времени он пока не назвал, — ответил Феррерс, — но считает, что смерть наступила приблизительно за час до полуночи или часом позже. Больше ни к каким выводам он не пришел.

Глава 3

Моросил дождь и уже сгущались сумерки, когда мы сели в машину Питера Феррерса. Поблескивавшие от сырости серые тротуары Лайлак-креснт были сейчас почти пусты, но приближался тот час, когда толпы людей покинут свои конторы и устремятся к ближайшей станции подземки, да и сами обитатели улицы начнут возвращаться по домам парами или поодиночке. Феррерс приподнял серый капот своего большого, но уже сильно изношенного и недорогого автомобиля, припаркованного им прямо перед дверью офиса Бифа, завел двигатель, а затем стремительно отъехал от тротуара.

Биф подался вперед на занятом им переднем сиденье и неприязненно всматривался в транспортный поток.

— На ваше счастье, я уже больше не служу в полиции, — вымолвил он. — Не придется оштрафовать вас за нарушение правил дорожного движения в густозаселенном районе.

Молодой Феррерс промолчал, но продолжал несколько небрежно управлять машиной, держа на руле только одну руку. При этом он с легкостью огибал трамваи и миновал улицы, где проехать мешали создавшиеся пробки.

Скоро автомобилей стало попадаться значительно меньше, поскольку мы выбрались из центра города и наш водитель мог теперь держать равномерную, но достаточно высокую скорость. Биф долго хранил молчание. Затем внезапно повернулся к Феррерсу.

— Как, вы сказали, называется усадьба? — спросил он.

— «Кипарисы».

— Забавно. А мне послышалось «Каперсы». Вот вам пример, как желудок подчас влияет на органы слуха. Чистая психология, не правда ли? — добавил он, уже обращаясь ко мне.

Но в разговор вклинился Феррерс. Мы только что свернули на длинную и широкую улицу, вдоль обеих сторон которой протянулись высокие деревянные заборы, потемневшие от дождя и выглядевшие неприветливо.

— Это нужная нам дорога, — сказал Феррерс. — Дом расположен дальше слева.

Как только машина замедлила ход, я понял, почему это место носило такое странное для Лондона название. С полдюжины высоких деревьев росли прямо за оградой, делая дом почти невидимым с проезжей части. Причем это были мрачные с виду, не внушавшие никаких радостных чувств стволы с почерневшими кронами, совершенно непохожие на те вспышки яркой зелени, какими изображал их на своих полотнах Ван Гог. Они выглядели подобием старого и выцветшего театрального задника, а при свете уличных фонарей сливались с забором в одну неприглядную мрачную стену.

Ворота стояли нараспашку, и Феррерс въехал прямо на территорию усадьбы. Перед нами возник дом, построенный, должно быть, в тот же период, когда отец Элизабет Барретт Браунинг спланировал и возвел в псевдомавританском стиле свой знаменитый дворец, где сам потом никогда не жил. По не совсем ясной причине огромные особняки подобного рода неизменно, как кажется ныне, служили отчасти выражением протеста своих хозяев против нравов той эпохи. Словно единственно возможным способом отвлечься от занятий «большим бизнесом» были тогда прихотливые архитектурные фантазии.

Хотя в «Кипарисах» фантазия отсутствовала почти напрочь. Дом производил впечатление холодного и темного владения, с размахом построенного на просторном участке собственной земли; в его планировке чувствовались изначально колоссальные, но не доведенные до конца амбиции. Уподобляясь библейскому Аврааму, богатые люди времен королевы Виктории, по-видимому, твердо верили, что семя их станет таким же бесчисленным, как песчинки на морском берегу, и строили дома в соответствии с этой верой.

Покрытый легкой изморозью, в тени кипарисов дом все равно представлялся излишне помпезным. Одну из его стен почти сплошь увивал пропитавшийся влагой плющ, который затем взбирался до половины высоты башни — стражи усадьбы, громоздившейся в одном из углов дома. Единственная лампа под портиком крыльца была слишком тусклой и высвечивала лишь полукруг кустов, росших в нескольких ярдах от входа. Ухоженные и тщательно постриженные, они тем не менее представлялись неприглядными из-за изломов и изгибов кривых ветвей. Более молодой и нежный куст бузины притулился к самой стене, куда лучи электрического света почти не попадали.

— Да, совсем не дом моей мечты, — констатировал Биф, когда мы выбрались из машины и ненадолго задержались, стоя на слипшемся гравии подъездной дорожки. — Вы серьезно считаете, что ваш брат живет тут, потому что ему нравится? — спросил он с откровенным недоумением в голосе.

Пожилой мужчина, открывший нам дверь, как показалось, удивился при виде Питера Феррерса, но ничего не сказал ни когда мы входили в длинный, выложенный кафелем холл, ни когда принимал у нас плащи. Я был готов увидеть в интерьере дома любые проявления суровой экстравагантности, но этот холодный вестибюль, отделанный сине-зеленой плиткой, все равно превзошел все мои ожидания. Он напоминал холл здания муниципального совета — безукоризненно чистый, словно только что обработанный химикатами против насекомых. Полы не были покрыты ковровыми дорожками, а голые стены наводили тоску своим болезненным цветом, немного отливая в странную желтизну. Единственным предметом меблировки оказалась массивная вешалка для одежды, напоминавшая одинокое красное дерево со сплющенными плоскими ветвями, прибитыми к стене, каждая из которых рисовалась медленной темной рекой, лениво протекавшей по однообразной равнине. Но Биф, по всей видимости, ни на что пока не обращал внимания.