Неоготический детектив: Совсем как ангел; Винтовая лестница - [46]

— Фрэнк уверяет, что я всегда завожусь, стоит заговорить о моей семье. Как ни стараюсь смотреть на них со стороны, все равно кончаю истерикой.

— Ничего не имел бы против, если бы все истерики, с которыми мне приходилось сталкиваться, были такими спокойными.

— Понимаете, единственное, чего я хочу от своего семейства, — чтобы меня оставили в покое. Когда я смотрела, как вы карабкались по трапу… я ведь знала, что вы собираетесь спрашивать об Альберте… Я вас чуть за борт не спихнула!

— Рад, что вы этого не сделали, — серьезно сказал Куинн. — Хотите верьте, хотите нет, но то, что на мне, — мой единственный костюм.

* * *

На «Красотку Брини» он вернулся только к пяти вечера. Адмирал расхаживал по палубе, как бык по пастбищу: в новом белом кителе, но с прежним хмурым выражением на физиономии.

— Вы, ленивый бездельник! Где вас носило, черт возьми? Ваша обязанность — торчать на борту двадцать четыре часа в сутки!

— Понимаете, адмирал, я увидел на молу потрясающую блондинку. Судя по описанию, она была похожа на Элси, вот я и решил проверить. И это действительно оказалась Элси…

— Господи! Надо быстрее сматываться! Позовите капитана, живо! Скажите ему, что мы отплываем немедленно!

— …Элси Дулитл из Спокейна. Чудесная девушка.

— Что-о?! — взревел Коннелли. — Вы что, шуточки шутить решили? Уж не надо мной ли? Да я вам в зубы дам!

— Можете испортить себе китель, — предупредил Куинн.

— Господи, будь я хоть лет на двадцать моложе…

— А-а, ничего не изменилось бы. Были бы тем же безмозглым пьяницей, который в джин-рамми даже у коккер-спаниеля не в состоянии выиграть, если не смошенничает.

— Это я мошенничаю? — взвыл Коннелли. — Да я в жизни не мошенничал! Извинитесь, или я на вас в суд подам. За клевету!

— Да я ведь вас в первой же партии подловил, — насмешливо напомнил ему Куинн. — Чем мошенничать, лучше бы играть толком научились. Уроки, что ли, берите.

— Но вы же выиграли. Как я мог мошенничать, если вы выиграли?

— Потому что я-то как раз брал уроки.

Рот у Коннелли распахнулся, как у рыбы на крючке. Потом окрестности огласил рев, перед которым все его предыдущие выкрики казались жалким шепотом.

— Вы меня надули! — бушевал адмирал. — Вы просто мелкий воришка!

Затем он столь же пронзительно принялся призывать на помощь капитана Мак-Брида, команду, полицию и портовый патруль. Никто из них объявляться не торопился, но с дюжину зевак на пристани, действительно, собралось. Куинн спокойно спустился по сходням, не поднимая вопроса о жалованье. В кармане у него уютно покоились три сотни долларов, выигранных у Коннелли в карты, — это как раз равнялось плате за четыре дня, из расчета по семьдесят пять долларов в день; такой способ расчета казался ему гораздо более привлекательным.

Семь футов тебе под килем, адмирал.

Глава одиннадцатая

Теколотская женская тюрьма представляла собой несколько мрачных бетонных строений, сгрудившихся на каменистом плато площадью ярдов в двести, возвышавшемся над Оленьей долиной. Приближаясь к ней, Куинн предположил, что участок этот выбрали, дабы отбить у заключенных всякую охоту к побегам: бежать отсюда было некуда.

Природа здесь была еще суровее той, что окружала Тауэр. На пятьдесят миль вокруг — ни единого городка, а не поддающаяся плугу почва и слишком редкие дожди обескураживали самых оптимистичных фермеров и скотоводов. Последние десятки метров покрытой гравием дороги, ведущей в Теколоту, выглядели так, будто строители, не выдержав, плюнули и удалились отсюда в полнейшем отчаянии.

В административном здании Куинн объяснил служительнице, что хотел бы видеть Альберту Хейвуд, и предъявил лицензию частного детектива, выданную ему в штате Невада. После получасового допроса его проводили через мощеный двор и оставили в одной из комнат на первом этаже трехэтажного бетонного строения. Выглядела комната так, будто кто-то взялся однажды навести в ней уют, но, взяв пример с дорожников, бросил дело на середине. Половину окон украшали занавески; на стенах висело несколько писанных маслом картин. Наличествовало два-три мягких стула, но остальные сидячие места обеспечивались деревянными скамьями — кстати, точно такими же, как в общей столовой Тауэра.

Народа в комнате скопилось немало. Возле двери тревожно перешептывалась пожилая пара; у одного из окон стояла молодая женщина, подлинное лицо коей было практически невозможно разглядеть из-за многослойного грима; у другого — мужчина возраста Куинна, с мрачными глазами и в столь же мрачном костюме; на Скамьях сидели три женщины в голубой униформе, беспокойная, веселая группка работяг и еще один мужчина с сыном-подростком, ведущие бесконечный, наверняка не последний спор о том, стоило ли сюда приходить. В углу приткнулась седая старушка с бумажным пакетом в руках; сквозь прорези в бумаге Куинн видел красный блеск яблок.

Время от времени охранник выкликал чью-нибудь фамилию, и человек поспешно выходил. Наконец в комнате остались только Куинн и отец с сыном.

— Сейчас ты должен быть особенно ласков с мамой, слышишь? — произнес отец тихим, напряженным голосом. — Постарайся выглядеть повеселее. Это ведь твоя мама!