Необыкновенные любовники - [17]

Итак, из уст г-на де Валанглена г-жа де Ла Томасьер узнала о заброшенности и одиночестве, которые ей угрожали. Г-н де Валанглен не ошибался, и действие его слов превзошло его ожидания. Жалобы г-жи де Ла Томасьер были шумны и патетичны. Эгоизм старой женщины, боящейся быть покинутой, наивно примешивался к печали матери, которой тяжело терять любимую дочь. Ее отчаяние, при всей его искренности, могло бы рассмешить всякого иного, кроме ее дочери и г-на де Валанглена. Добрая дама стонала и оплакивала свою судьбу. По мере того, как текли слова, отвислые щеки вздрагивали на ее пухлом лице и пальцы коротких рук шевелились; она договорилась до того, что, по ее словам, г-ну де Ла Томасьеру очень хорошо в чистилище и что он отлично сумеет освободиться из него сам, так как эта хитрая лиса при жизни выпутывалась из гораздо худших положений. Затем она принялась охать, напоминая дочери о заботах, которые та ей причиняла с самого детства, об отварах и снадобьях, которыми она лечила ее при маленьких заболеваниях, не забыв при этом и промывательных, которые она ей устраивала для сохранения здоровья и хорошего цвета лица. И она вытирала свои распухшие глаза, полные слез, стекавших по дряблым щекам.

Девица де Ла Томасьер оставалась с виду бесчувственной к этому зрелищу. Когда оно кончилось и г-жа де Ла Томасьер снова уселась в свое кресло, молодая девушка обратилась к г-ну де Валанглену:

— Полюбуйтесь, сударь, на дело рук ваших… Неужели же вы думаете остановить меня пустыми словами, когда подобное зрелище не в состоянии меня удержать?

Затруднение г-на де Валанглена увеличилось еще от того, что он не замечал ни слез на лице девицы де Ла Томасьер, ни смущения в ее голосе, ибо она прибавила самым спокойным и решительным тоном:

— Я поклялась, что больше не проведу ни одной ночи под этой крышей и что у меня теперь уже нет иного жилища, кроме дома господня. Прощайте, матушка!

И она сделала шаг к выходу.

Г-жа де Ла Томасьер поднялась с кресла. Скорбь ее сменилась гневом. Лицо побагровело. Она подошла прямо к дочери с поднятой рукой; пощечина прозвучала на гладкой щеке.

— А теперь, матушка, вы мне позволите уйти? — холодно сказала девица де Ла Томасьер.

Это было уже слишком: г-жа де Ла Томасьер едва не задохлась от ярости. Вдруг она рухнула тяжелой массой; ее распростертое тело загородило дверь.

— Ты не уйдешь, дурная дочь, или тебе придется наступить ногами на тело матери.

Девица де Ла Томасьер поколебалась одно краткое мгновение, затем перекрестилась и легко перешагнула живое препятствие. Валанглен увидел ее щиколотку и подкладку юбки. Достигнув порога, она обернулась в последний раз с таким торжествующим и удовлетворенным видом, что г-н де Валанглен, который хотел броситься к ней, чтобы сделать последнюю попытку, сразу остановился, настолько он почувствовал всю бесполезность ее. Дверь захлопнулась. Были слышны только прерывистые вздохи, испускаемые г-жой де Да Томасьер, все еще распростертой на полу. Он поднял ее и позвал служанок. Одна из них сказала ему, что девица де Ла Томасьер только что вышла. Он удалился так же, как и пришел, через сад. День был прозрачный и прекрасный, и желтые листья тополей падали один за другим в солнечных лучах.

* * *

Уход в монастырь девицы де Ла Томасьер стал предметом общего обсуждения, и кто хотел узнать об этом подробнее, мог выслушать рассказ из уст самой г-жи де Ла Томасьер. Все сколько-нибудь значительные обитатели города приходили навестить покинутую и прослушать подробности столь удивительного происшествия. Добрая дама, польщенная интересом, который она вызвала к себе первый раз в своей жизни, охотно и без устали повторяла свой рассказ. Она прибавляла к нему, для некоторых, воспроизведение всего, что произошло при последнем разговоре, доходя до того, что укладывалась на том самом месте, где она упала в этот памятный день. Тем временем языки работали. Одни порицали бесчувственную дочь, которая ради воображаемого долга покинула в одиночестве престарелую мать. Другие отмечали, что г-жа де Ла Томасьер, по-видимому, довольно легко утешилась в своей потере, которая, в соединении с утратой мужа, должна была сделать ее безутешной. Истина была в том, что г-жа де Ла Томасьер нашла в своем двойном несчастии некоторое облегчение, правда, единственное, но от этого не менее для нее ценное. Будучи до крайности лакомкой, она всегда встречала препятствие этому своему влечению со стороны Ла Томасьера, который не позволял ей с полной свободой предаваться ему, из опасения, чтобы тучность, к которой его жена была весьма предрасположена, не увеличилась до смешного. Девица де Ла Томасьер, со своей стороны, совершенно так же поступала со своей матерью, так что теперь первый раз в жизни г-жа де Ла Томасьер могла поесть вдоволь. Никого не было рядом, чтобы ее удерживать, и эта свобода служила ей вознаграждением за многие горести.

По отношению к ее дочери мнения расходились. Некоторые восхваляли чуткость ее совести. Они удивлялись благородству ее дочерней жертвы и громко заявляли, что монастырь «Божьи Девственницы» скрывает теперь под своей кровлей истинную святую, которую в один прекрасный день без сомнения канонизируют. Духовенство, которому пришлось высказаться по этому поводу, выразило большую сдержанность. Господа члены капитула поговаривали между собой, что настоятельница монастыря «Божьи Девственницы», г-жа де Ларно, превысила свои обязанности наставницы и что одни лишь священнослужители имеют право решать о религиозном призвании и предписывать душам то, что им надлежит: не прибегать к их премудрости — это значит подвергать себя опасности печальных ошибок. Так как ни г-жа де Ларно, ни девица де Ла Томасьер не спросили их мнения, то они затаили обиду против обеих и покачивали головами. Некоторые из них, менее сдержанные, намекали, что мудро распределяемая милостыня или какое-либо благочестивое пожертвование могли бы столь же хорошо привести к цели, представляя еще то преимущество, что они освободили бы девицу де Ла Томасьер от избранной ею для себя участи, которая вела к отказу от светской жизни, а вместе с тем молодости и свободы. Один говорил даже, что, раз Ла Томасьер умер такой смертью, то возможно, что все подобные усилия напрасны, но что, с другой стороны, если внезапное раскаяние спасло его от ада, то чистилище, как бы там ни было, все же не такое место, чтобы церковь в конце концов не сумела освободить его оттуда с помощью особых средств, которыми она располагает и которые она бывает счастлива предоставить на пользу верующим. Но девица де Ла Томасьер не пожелала никого посвящать в свои намерения, которые она считала своим семейным долгом и которому она притязала осуществить по собственному разумению.