Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [86]

«О чем это я?! Разве сейчас об этом думать нужно?!»

Борис молча взял из ее рук уже приготовленный шприц с раствором новокаина.

Операция началась.

Ревизуя расширенную рану, Алешкин убедился, что осколок повредил стенку желудка, вильнул в сторону (как это почти всегда бывало в брюшной полости), пробил касательным разрезом петлю тонкой кишки и, врезавшись в левый край печени, застрял в ней. Очевидно, что осколок, пробив две брезентовые стенки (стенку шоковой и операционной палаток, ватные утепления и белый полог), значительно ослабил свою убойную силу, и поэтому повреждения в брюшной полости Петрова были не очень велики.

Первое что надо было сделать, это прекратить кровотечение из печени. Извлечь осколок удалось без труда. Он был относительно невелик, примерно 2 x 2,5 см и толщиной около 1 см. Затем матрасными швами была сшита печень и рана на ней, кроме того, Борис затампонировал сальником, затем ушил рану на желудке, до этого зажатую зажимом. Она тоже кровоточила, был поврежден один из сосудов стенки желудка, его перевязали, а рану ушили. К счастью, рана желудка была не проникающая, а касательная. После ревизии кишечника и ушивания имевшихся в нем ран (их оказалось две, а не одна) брюшную полость промыли физиологическим стерильным раствором, им же обмыли и извлекавшиеся петли кишок. Полость осушили, ее и находящиеся в ней органы присыпали порошком белого стрептоцида, раны на брюшине, на мышцах и коже брюшной стенки после иссечения размозженных частей зашили наглухо. На брюшную полость наложили асептическую повязку.

Одновременно с ушиванием печени было начато переливание крови. Шока у больного так и не развилось. В сравнительно хорошем состоянии его перевели в госпитальную палатку. Вся операция продолжалась около полутора часов.

Закончив ее, Борис обошел медсанбат, осмотрел место взрыва второй бомбы, увидел, что палатки медснабжения уже перенесены на новое место, а их бывшие светлые четырёхугольники, довольно хорошо видимые сверху, о чем сообщил наблюдатель ВНОС, по приказу Скуратова завалили старой маскировкой – ветками и увядшими деревцами, изобразившими из себя кучу валежника.

На месте бывшей шоковой палатки из остатков ее брезентовых полов и утеплений санитары под руководством Картавцева и окончательно пришедшей в себя Наумовой сооружали новую шоковую.

Алешкин невольно подумал: «А все-таки за этот год мы кое-чему научились! Ну-ка, если попасть нам под бомбежку в прошлом году, мы ее последствия и в сутки бы не ликвидировали. А тут всего полтора-два часа прошло и почти следов не осталось. Вот только жаль – людей хороших потеряли». С этими мыслями Борис направился к малой операционной. Там его помощь не потребовалась. Обошлось все и с Бегинсоном. К вечеру он уже был в рабочем состоянии.

Похоронами хирурга Ниночки руководил комиссар Кузьмин. Несмотря на строгий запрет лечившей его Прокофьевой, он поднялся с постели, сам выбрал место для могилки и организовал похороны девушки со всеми подобающими воинскими почестями.

Одновременно в братской могиле были похоронены погибшие от бомбежки и умершие в госпитальной палатке красноармейцы.

В период летних боев, проводившихся дивизией, когда под Ленинградом стояла довольно жаркая и сухая погода, раненые, умершие в медсанбате, хоронились без предварительного вскрытия. Армейский патологоанатом находилась в расположении госпитальной базы армии. Там у нее было тоже достаточно работы. Держать тела покойников до ее приезда из-за жары было невозможно, и начсанарм дал разрешение на такое захоронение. Умерших же было довольно много. Едва ли не половина всех раненых в живот умирала в медсанбате. Значительная часть из них – до операции, еще в сортировке или в шоковой палатке. Хотя смертность в медсанбате № 24 была значительно ниже, чем в других подобных учреждениях, однако, процент ее и после операций был высок. Очень часто раненые в живот доставлялись со значительным опозданием и уже развитым перитонитом. Имелись случаи смерти и от других тяжелых ранений.

Кладбище в этом районе дислокации батальона стало большим, но чуть ли не в первый раз за все время работы батальона достаточно хорошо ухоженным. Большая заслуга в этом была комиссара Кузьмина, который заботился о том, чтобы могилы были сделаны достаточно аккуратно, чтобы на каждой из них устанавливалась пирамидка с железной красной звездочкой на верхушке, а на одной стороне пирамидки перечислялись фамилии всех похороненных в этой могиле бойцов. Рядовой и сержантский состав хоронился в братских могилах по три-четыре и даже больше человек в одной. Средние и старшие командиры хоронились по одному.

Конечно, и хирург медсанбата Нина Васильевна Первенцова была похоронена в индивидуальной могиле, а на боку пирамидки сделали не только надпись, но и прикрепили фотокарточку погибшей.

После похорон стараниями Зинаиды Николаевны Кузьмин был вновь уложен в постель. Перенесенное физическое напряжение и волнение отнюдь не улучшили состояние его здоровья.

Прокофьева, Сангородский, Бегинсон, Картавцев и вернувшийся с нового места Сковорода собрались в домике Алешкина и долго обсуждали как происшедшее событие, так и достоинства погибших. Смерть этой совсем еще молодой женщины произвела тяжелое впечатление на всех врачей потому, что она произошла прямо на глазах у всех, застав Ниночку на рабочем месте. В батальоне уже не досчитывались многих врачей и медсестер, но все они погибали где-то там, в районе Невской Дубровки в первом эшелоне батальона, около Невы, вдали от медсанбата, или в госпиталях, куда попадали после голода под Ленинградом, или после ранений, полученных опять-таки в период нахождения этих медработников где-то там, на передовой в ППМ, или в пути следования. Смерть врача в самом батальоне, прямо в операционной произошла впервые, и поэтому воспринялась всеми врачами тяжело.