Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [82]

– Ну а ты, ты-то любила его? – невольно вырвалось у Бориса.

– Нет, – твердо ответила Катя. – Но еще мама мне говорила, что девушка, потерявшая свою честь, уже пропащий человек и должна всякими путями стараться удержать около себя того, кто лишил ее этой чести. Я так и поступала. Я стала считать себя женой Красавина и даже сказала об этом своим подругам. Некоторые отнеслись ко мне сочувственно, другие посмеялись, говоря: «Ох, дуреха, у Красавина таких жён, наверно, с десяток будет».

Я не обращала ни на кого внимания и стала относиться к Красавину со всей лаской и вниманием, на которые была способна. Я ухаживала за ним, стирала его белье, подшивала воротнички, одним словом, вела себя как примерная жена. Во время голода, бегая к нему на передовую, носила ему кусочки сухарей, которые экономила. Мне даже приятно было заботиться о нем. Но близость с ним, которой он иногда добивался, пугала меня, была мне неприятна, а иногда даже просто противна. Я разговаривала об этом с Елизаветой Васильевной и другими пожилыми сестрами, но они только посмеивались и говорили, что у женщин сперва всегда так бывает. Я и мирилась.

Но вот я заметила, что Красавину стали надоедать мои заботы, и он все чаще старается меня избегать, затем его ранило. Он был эвакуирован в тыл. Я ему писала в госпиталь, он мне отвечал. После выздоровления его послали на курсы младших лейтенантов, которые он окончил, и был направлен в какую-то часть на другом фронте. Вначале переписка у нас продолжалась, затем вдруг оборвалась, и вот уже почти три месяца не пишет ничего.

– Так, может быть, он погиб?

– Нет, он жив и, кажется, здоров, через него я письменно познакомилась с одним его товарищем, тоже лейтенантом. Недавно от него я получила письмо. Он пишет, чтобы я больше Красавину не писала, так как у того появилась другая девушка, а меня он больше знать не хочет. Больше всего меня обидело то, что Красавин ничего не написал мне сам, и, значит, для него я была только игрушка. Получив это известие, я долго плакала, а затем решила, а пусть будет, что будет.

– Так-таки не любила и сейчас никого не любишь? – спросил Борис.

– Нет, почему, мне кажется, что люблю, вот не знаю, полюбит ли он меня? – ответила Катя. – Ну, мне пора на дежурство, спите хорошенько, сейчас Люба придет, завтра увидимся. И не дай вам бог напомнить о моей сегодняшней исповеди, – почти шепотом проговорила она.

Ловко выдернула свою руку, встала с табуретки, на которой сидела, оправила халат и шапочку, быстро нагнулась, и Борис ощутил на губах прикосновение чуть влажных, горячих и упругих губ.

Через секунду Катя уже была в дверях и, откидывая плащ-палатку, теперь уже громко сказала:

– До завтра, товарищ комбат.

Ошеломленный рассказом Шуйской, а затем и ее неожиданным поцелуем, Борис еще долго не мог заснуть. Отправив пришедшую Любу обратно в госпитальную палатку, выкуривая папироску за папиросой, он думал.

– Так вот она какая, моя операционная сестра, эта наивная и простенькая девчушка, на которую я всегда смотрел, как на некую принадлежность операционной, не обращая внимания ни на ее внешность, ни на ее настроение. Только всегда с удовольствием и благодарной радостью я отмечал ее старательность и аккуратность, быстроту реакции на всякую сложность, возникающую в процессе операции.

А она, оказывается, женщина, с очень короткой, правда, но довольно сложной и не совсем удачной жизнью. И, между прочим, кажется, вообще-то очень хорошенькая женщина.

И тут Борис невольно усмехнулся.

– Ведь только подумать, больше года с этой девушкой я вижусь ежедневно, иногда она стоит рядом по многу часов, а я даже как следует ее и лица-то не рассмотрел. Да ведь и немудрено, почти 96 % времени из того, которое я с ней находился, я видел сверху маски только ее внимательные и серьёзные глаза, да и те больше следили за моими руками, за раной, в которой они в это время работали. Правда, иногда они встречались взглядом и, пожалуй, только сейчас Борис вспомнил, что и раньше, особенно в последнее время, этот взгляд как-то теплел, и, помимо своего обычного сосредоточенного выражения, в глазах Кати вспыхивали какие-то быстрые искорки.

Невольно вспомнил он и другое и даже слегка покраснел. Ведь когда после взрыва бомбы Катя лежала в его постели и ее осматривала Прокофьева, он невольно увидел ее полуобнаженное тело. И, кроме того, ведь Борис все-таки ее всю ощупывал, стараясь выяснить, нет ли какого-нибудь повреждения костей. Правда, тогда он смотрел на нее и никаких особых чувств по отношению к этой молодой, миниатюрной, пропорционально сложенной девушке он не испытывал, и лишь только сейчас он представил себе ее обнаженное тело как тело женщины.

Алешкину до этого уже не один раз приходилось осматривать многих медсестер, дружинниц и врачей, раненых или получивших какое-нибудь повреждение во время исполняемых хозяйственных работ, которые им приходилось выполнять при передислокации наравне с мужчинами.

Ни разу у него не возникали по отношению к ним какие-либо непристойные мысли. Больная, раненая женщина для него как бы не имела пола. Между прочим, как мы уже говорили, так он тогда отнесся и к Шуйской. И только теперь у него вдруг возникло к ее телу другое отношение.