Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том II - [81]

– Я все больше убеждаюсь в том, что нам надо скорей покинуть это место. Не сегодня так завтра совершенно случайно какой-нибудь немецкий самолет накроет медсанбат серией бомб, и тогда не только не уцелеем мы, но погибнут и раненые, и все наше имущество. Не будем ждать разрешения свыше, вы, товарищ Сковорода, возьмите еще 20 человек и немедленно отправляйтесь на новое место в помощь Прохорову. Готовьте дорогу и площадку для палаток, срок для окончания всех этих работ двое суток, а вы, товарищ Скуратов, заготовьте приказ по медсанбату о передислокации. И проследите за тем, чтобы в течение суток все лишнее – запасные палатки, те палатки, которые можно снять без ущерба для дела, все лишнее, вещевое имущество, продукты и большая часть медицинского имущества была подготовлена к переезду и погружена в свободные машины, в ППМ оставить только по одной машине. Там сейчас раненых поступает мало.

Обсудив еще кое-какие вопросы и подписав требования на получение продуктов и медикаментов, Алешкин почувствовал себя очень уставшим. Его клонило в сон, впрочем, этому, может быть, способствовало и то лекарство, которым его напоила после обеда перед уходом Шуйская.

Вскоре он заснул.

Проснулся он, наверно, часа через четыре, было уже совсем темно. Он почувствовал себя совершенно здоровым. Шум в ушах и голове прекратился, силы как будто восстановились полностью. Конечно, первое что он хотел сделать, это встать.

Но едва лишь он пошевельнулся, как почувствовал на своей руке маленькую твердую руку. Он сразу же догадался, что это рука Кати.

Повернувшись на спину, продолжая держать эту руку, увидел сидевшую рядом с его постелью девушку, уже одетую в белый халат и с шапочкой на голове.

– Проснулись, товарищ комбат? Ну, как вы себя чувствуете? – не отнимая руки, спросила она.

– Отлично, Катюша, хоть сейчас за стол!

– Ну, нет, сегодня вам еще придется полежать. Зинаида Николаевна сказала, чтобы вы до завтра и не думали вставать. Вон под кроватью и утка, и судно стоит, – чуть смущаясь, сказала она. Почему-то и Борис смутился.

– Да сейчас особенно и делать нечего, раненых поступает мало, вполне справляются и без вас. Скоро и я должна идти на дежурство, меня сменит Люба из госпитального взвода.

– Ладно, – примирительно ответил Алешкин, – с такой сиделкой не поспоришь. А вот вторую посылать не надо, я и так спокойно спать буду. Послушаюсь тебя, полежу, но только с одним условием, расскажи мне все про себя.

– Так я уже все рассказала.

– Ну, нет, ты мне рассказала про свою жизнь, а про то, как жила в медсанбате, про Красавина ничего не рассказала, что он пишет, где он сейчас?

– А вам это интересно?

– Конечно, а то зачем бы я спрашивал.

– А вы смеяться надо мной потом не будете?

– Ну что ты говоришь, зачем же я буду над тобой смеяться?

Несколько минут девушка молчала, то ли собираясь с силами, то ли вспоминая свою коротенькую жизнь, то ли все-таки не решаясь рассказать про нее. Все это время Борис держал ее за руку. Наконец, она собралась с силами. Наверно, способствовала этому темнота. Ведь они даже не видели лиц друг друга, а может быть, еще и потому, что в домике, кроме них и Джека, никого не било. Игнатьич отправился к своим приятелям из хозвзвода, с которыми он дружил.

– Хорошо, выслушайте мою исповедь. Но если вы хоть раз засмеетесь или потом когда-нибудь напомните то, о чем я вам сегодня рассказала, или об этом узнает кто-либо другой, я, во-первых, буду вас ненавидеть, а, во-вторых, могу далее сделать что-нибудь и над собой.

Услышав такое предисловие, Борис готов был отказаться от своей просьбы, но любопытство оказалось сильнее и заставило его промолчать.

– В медсанбат я попала совсем глупой и несмышленой девчонкой, ведь мне еще не было и 19 лет, когда началась война. Я уже была грамотной медсестрой, но в жизни не понимала ничего. В сутолоке формирования медсанбата я сразу обратила внимание на вас. Вы мне очень понравились. Чем? Во-первых, тем, что вы оказались знающим хирургом. Безотказным в работе и удивительно хорошо и быстро работающим. Во-вторых, я просто поражалась вашей выдержке, вашему великодушию, вашей неизменной доброте ко всем раненым. Я честно скажу, я была вами восхищена. Когда мне приходилось работать с вами, я считала это за честь и старалась выполнять все как можно лучше, так чтобы не получить от вас ни одного замечания. Кажется, мне это удавалось.

Но однажды… Это случилось, когда мы были в отдельном эшелоне на Карельском перешейке. Вы жили в палатке с доктором Картавцевым, рядом стояла палатка докторов Климовой и Скворец, а еще дальше наша палатка медсестер. Нас было трое: две постоянно дежурили в операционно-перевязочной, а одна отдыхала в палатке. К нам часто заглядывал старшина Красавин, он рассказывал разные смешные истории, шутил, и нам правилось его общество.

Как-то поздно вечером, почти ночью, я пришла с дежурства и полураздевшись легла на постель из елового лапника (ведь вы помните, тогда мы спали на таких постелях, еловые ветки застилали плащ-палатками). Пришел Красавин, кроме меня в палатке не было никого.

Он сел рядом, начал меня целовать, обнимать, затем навалился на меня. Кричать мне было стыдно, а так как он был гораздо сильнее меня, то быстро справился со мной. Это был первый мужчина в моей жизни, мне было больно и стыдно. – Голос девушки от волнения, а может быть и от сдерживаемых слез прервался. – Когда он меня оставил, я заплакала, он сказал, чтобы я перестала реветь, что он не знал, что я еще девушка и, так как я ему нравлюсь, то он меня не бросит.