Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [86]

Очевидно, такая суровость наказания с первого же раза была необходима, чтобы впредь всякие сетования на несправедливость или строгость того или иного командира ограничивались пределами «солдатского клуба».

Во-вторых, мы говорили уже, вскоре все поняли необходимость такой утренней тренировки.

С середины декабря 1929 года рота, иногда – одна, а иногда в составе 1-го батальона, а затем и всего полка, по крайней мере, раз в неделю совершала поход. Первое время эти походы имели длительность 4–5 километров, но с каждым разом расстояние удлинялось и к весне достигало уже 15 километров.

Поход проводился с полной выкладкой – бралось оружие, все снаряжение: противогаз, лопата, фляга, подсумки и вещевой мешок, в который помимо котелка, кружки, ложки, полотенца и пары белья, командиры отделений клали еще по одному, а затем и по два кирпича. Мало того, что со всем этим нужно пройти довольно большое расстояние, нужно было еще уложиться в строго определенное время. Оно, кстати сказать, от похода к походу сокращалось, и, чтобы в него уложиться, часть пути приходилось бежать.

Кроме того, между взводами и ротами велось соревнование. Каждому хотелось быть первым, и командиры взводов и рот принимали все усилия к тому, чтобы перегнать друг друга.

Вот во время этих походов курсанты и вспомнили с благодарностью требовательность своего старшины, так педантично гонявшего их на утренних прогулках.

Занятия по физкультуре проходили теперь в специальном классе, где имелись самые разнообразные гимнастические снаряды. Борису удалось достичь самых высоких показателей по прыжкам через козла и «кобылу». Видимо, помогли упражнения в этом виде спорта, проводившиеся в школе в Кинешме. Все же остальные снаряды вызывали у него, если не настоящее отвращение, то довольно сильную неприязнь, и на них он справлялся с заданными упражнениями с трудом.

Самым лучшим гимнастом в роте был курсант третьего взвода Николай Бочинский, но и он не был в состоянии показать свое истинное искусство. Дело в том, что в то время все красноармейцы, в том числе и курсанты, занимались на всех этих снарядах в обмундировании и в тяжелых сапогах. Разрешалось снять только поясной ремень.

Следует заметить, что у Алешкина физкультура являлась единственным предметом, по которому он вытягивал только на «хорошо», по всем остальным, а их было пятнадцать, оценки имел он отличные. Поэтому к годовщине Красной армии (23 февраля 1930 г.) он был в числе немногих курсантов, получивших благодарность в приказе по дивизии.

К этому времени, точнее, немного раньше, сразу же по окончании конфликта на КВЖД-ОДВА, дивизия была награждена орденом Красного Знамени и стала называться ОЖДВА.

Время шло, а вместе с ним быстрыми шагами двигалось вперед и обучение курсантов, ведь в течение года им надлежало пройти ту же программу (кроме общеобразовательных предметов), которую проходили выпускники военно-пехотных школ за три года. Значит, занятия должны были быть более напряженными. Наряду с теорией, необходимо было познавать и практику, и, к немалой радости командиров отделений и помкомвзводов, на командные должности младших командиров в караулах: разводящих, начальников смен и даже начальников караулов, стали назначать наиболее успевающих курсантов. Курсанты стали исполнять и обязанности дежурных по роте. С одним из них, опять-таки с Колькой Паршиным, произошел любопытный случай, послуживший основанием для довольно едких и длительных насмешек.

Как известно, дежурный по роте, а при его отсутствии дневальный, при входе в казарму какого-либо начальника был обязан подать громкую команду «Смирно!» и доложить вошедшему командиру о том, что происходит в казарме.

За день в казарму заходило порядочно командиров, и поэтому команда «Смирно!» звучала не так уж редко, (она не подавалась только во время сна).

Обычно первым, кто ее заслуживал, был дежурный командир взвода, первым являвшийся утром. Другим командирам взводов эта команда уже не подавалась. Следующим, для кого она звучала, был политрук. И последним ее выслушивал командир роты Константинов.

Конечно, эта команда подавалась и для командира полка, и командиру дивизии, и комиссару, когда они заходили в помещение роты.

В этот день дело обстояло так.

Командарм ОКДВА Блюхер в конце декабря 1929 г. и начале января 1930 г. объезжал все гарнизоны, чтобы ознакомиться с зимним размещением частей и одновременно вручить отличившимся в боях с белокитайцами правительственные награды. Обходя Благовещенский гарнизон, он зашел в первую – лучшую – роту 5-го Амурского стрелкового полка.

В этот день в ротном наряде дневальным был Паршин.

Когда в помещение роты вошел Блюхер, то Паршин отсутствовал, второй дневальный отдыхал, и рапорт командарму отдавал дежурный. Это было время самоподготовки, все занимались в классах. Алешкин и его ближайшие друзья находились в Ленинской комнате.

Внезапно появившийся командарм (командир с 4 ромбами), хотя и привел в смущение дежурного, но он сумел отрапортовать достаточно толково. Блюхер похвалил его, пожал ему руку и в сопровождении целой свиты командиров, как приехавших с ним из Хабаровска, так и из штаба дивизии и полка, медленно направился по казарме, классам. Разговаривал с курсантами, интересовался их бытом, питанием, успехами. Дежурный по роте его сопровождал. Когда командарм зашел в Ленинскую комнату, то вдруг внезапно раздалась снова громкая команда «Смирно!», произнесенная взволнованным голосом Паршина. Все приняли соответствующие положение, в том числе и Блюхер. Каждый подумал (может, так подумал и Блюхер), если командарм в казарме, и звучит новая команда «смирно», значит, пожаловал в нее по крайней мере, член Военного Совета РКК, а может быть, и сам нарком Ворошилов. Усомнился в этом только один старшина роты и, бочком выскочив из комнаты, бросился к посту дежурного, но навстречу ему уже звучала новая команда: