Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [80]

После завтрака все были построены на плацу и по команде Петровского, во главе со своими командирами, стройными колоннами, с песнями, направились к центральной площади Благовещенска.

Поглядывая по сторонам, Борис успел заметить восхищенные взгляды многочисленных прохожих, стоявших на тротуарах и смотревших на проходившую колонну. Да он и сам видел, что восхищаться было чем.

Как непохожа была эта колонна, с ее ровными шеренгами, четко печатающая шаг по чуть подмерзшей земле улицы, на ту нестройную толпу, которая двигалась менее двух месяцев тому назад с вокзала.

Дни напряженной учебы, старание командиров и подчиненных даром не прошли. В проходящих красноармейцах уже чувствовалась воинская выучка.

На площади, кроме подразделений 5-го Амурского стрелкового полка, были собраны также и части 6-го стрелкового, 2-го Артполка и спецслужб.

Текст присяги огласил комиссар дивизии Щелоков. Оказывается, приехал не командир дивизии, а он. Комиссар дивизии, имевший в петлицах по одному ромбу, был невысокий подвижный человек. Он обладал звонким высоким голосом. Читал он очень отчетливо и так громко, что звук его голоса достигал самых дальних углов площади, заполненных красноармейцами (ведь тогда никаких микрофонов не было).

После прочтения каждой фразы Щелоков останавливался, а все красноармейцы повторяли эту фразу, и, хотя этим повторением пытались руководить находившиеся на площади командиры, толку от этого получалось мало, фразы присяги, произносимые громко каждым из присутствовавших, создавали громкий, но малоразборчивый шум.

Но это было неважно. Слушая и повторяя сам слова присяги, каждый невольно вдумывался в значение произносимых им слов, стараясь высказать их от души, и искренне переживал всю важность происходившего события.

По окончании присяги и короткого поздравительного слова, сказанного комиссаром дивизии, всех охватило такое приподнятое чувство, как будто бы они участвовали в каком-то очень радостном и торжественном празднике.

Это праздничное настроение не покидало курсантов и по возращению в казарму. Тем более что, как было объявлено, по случаю принятия присяги, занятий в этот день не будет. Все могли заниматься кто чем хочет. Это было настолько необычно и непривычно, что многие даже заскучали…

Вот ведь как быстро люди привыкают к определенному распорядку…

Для Бориса этот день был еще знаменателен и тем, что он получил первое письмо от Кати, если не считать той записочки, которая была еще в карантине. Борис писал Кате не реже чем раз в две недели, довольно подробно описывая свою жизнь, но главным образом насыщая письма разнообразными излияниями своих чувств. Катино письмо, как и обычно ее поведение, было довольно сухим и сдержанным. Она коротко описывала свою работу, жизнь дочки в Шкотове, сообщала, что с продовольствием во Владивостоке становится все хуже, и лишь в самом конце своего письма вставила одну ласковую фразу, показывавшую, что под её напускной сухостью и сдержанностью таится горячее чувство к ее Борьке.

Так прошел этот день.

Мы не говорим о том, что, несмотря на большую загруженность учебой, захватывавшей иногда и часть воскресных дней, в полковом клубе каждую неделю показывали какую-нибудь кинокартину маленьким передвижным киноаппаратом. Картины были старые, рваные, но все равно оба сеанса зал был заполнен до отказа. Постоянного механика в клубе не было. Беляков, как оказалось, немного разбирался в этом деле и в течение первого же сеанса обучил этому и своего приятеля Алешкина. С тех пор они, как правило, крутили аппарат, а его действительно надо было крутить. В то время киноаппараты приводились в движение электромоторами только в больших городских кинотеатрах, в клубах же и на сельских передвижках проекционные киноаппараты приводились в движение киномехаником, крутившим аппарат специальной ручкой. Поэтому скорость движения происходящего на экране зависела исключительно от настроения киномеханика, и если он, задумавшись, начинал вертеть ручку слишком быстро, то даже похоронная процессия неслась бегом. Что не раз и случалось. Это вызывало топот и громкие крики в зале

– «сапожник!» и тому подобное.

Кроме того, на сцене клуба за эти полтора месяца был и концерт самодеятельности полка. Руководил ею один из политруков полковой школы младших командиров. Участие принимали и некоторые курсанты-одногодичники. Прежде всего, конечно, Штоффер, который кроме своих незаурядных способностей художника-декоратора (ведь до призыва он работал декоратором в театре Мейерхольда в Москве), оказался еще и хорошим музыкантом. Он всегда сопровождал музыкальным оформлением кинокартины, шедшие в клубе (кино-то было немое), и был главным музыкантом в самодеятельности. В клубе стоял старенький, довольно разбитый рояль, вот на нем и подвизался Штоффер.

Участвовали в самодеятельности Борис и Павлин, выступая, главным образом, с юмористическими рассказами, сценками и стихотворениями. Однако ни тому, ни другому эта самодеятельность не нравилась: слишком уж как-то было сухо, по-казенному. Хор пел те же песни, что пелись вообще в полку, пели их, для слаженности, переступая с ноги на ногу, как будто шли в строю. Выступал один плясун, весьма посредственно исполнявший «Барыню». Кто-то, тоже из одногодичников, играл на балалайке. Вместо конферансье выступал сам руководитель, объявляя номера сухим скучным голосом. Делал это он так неумело, что даже неискушенные зрители-красноармейцы и те считали нужным после этого концерта серьезно его покритиковать. Борис и Павлин решили в дальнейшем в этой самодеятельности не участвовать, хотя она и давала некоторые преимущества. Участники уходили в клуб на репетиции и фактически на несколько часов один-два раза в неделю вырывались из-под бдительного, постоянного и довольно-таки надоевшего надзора со стороны своих младших командиров. Не мог, да и не хотел покидать свой музыкальный пост только Штоффер.