Необыкновенная история о воскресшем помпейце - [25]
Глава тринадцатая. На Везувии
— Ты как сюда попал?
Удивиться помпейцу было чему: перед ним стоял с своей тонкой усмешечкой все тот же неизбежный, как рок, репортер «Трибуны».
— А зубчатка на что же? — отвечал Баланцони. — Per aspera ad astra (по терниям к звездам). Не застав уже вас обоих дома, я тотчас сообразил, что вы улизнули от меня в Помпею. Я — на телеграфную станцию, телеграфирую хозяину «Диомеда»: «В Помпее ли еще signore direttore»? — Ответ: «Сейчас только отбыл с другими на Везувий». Я — в Резину, а оттуда по зубчатке сюда, и вот, как видишь, прибыл еще раньше вас. Нет, от нашего брата, репортера, никуда не удерешь! А кто, скажи-ка, эта важная птица, что говорить, только-что с твоим учителем?
Марк-Июний объяснил.
— О-о! Член парламента и лорд? Может пригодиться.
С развязным поклоном Баланцони подошел к лорду и отрекомендовался. Тот свысока оглядел его и переспросил:
— Репортер «Трибуны?» Не той ли самой газеты, которую с утра до вечера выкрикивают по всей Италии: Tribuna-a-a.! Tributi-а-а?
— Той самой, милорд!
— От этих несносных криков у меня до сих пор еще болит барабанная перепонка.
И, повернувшись спиной к репортеру, лорд Честерчиз продолжал свой прерванный разговор с профессором:
— Так вулкан, говорите вы, теперь «работает»?
— Работает, но пока еще довольно умеренно, — отвечал Скарамуцциа. — Жерло едва дымится. Но слышите подземный гул?
— Слышу. А это что значит?
— Это значит, что будет извержение.
— И скоро?
— Может быть, через час, а может быть, и через десять минут.
— О! И с потоками лавы?
— Не думаю.
— Жаль! А я рассчитывал скушать яйцо, испеченное в горячем пепле. Ведь здесь можно достать свежих куриных яиц?
— Можно, милорд, можно! — поспешил ответить Баланцони, выжидавший только случая, чтобы вмешаться опять в разговор. — Сколько я знаю, недалеко отсюда должна быть и расщелина, где есть горячий пепел и постоянно течет даже лава. Сейчас пойду, разузнаю.
Тем временем Марк-Июний не сводил глаз с молодой парочки — мисс Честерчиз и откуда-то взявшегося молодого англичанина. Они болтали меж собой непринужденно и весело, как давнишние знакомые. Прелестное личико молодой девушки сияло таким радостным оживлением, что у помпейца сердце сжалось.
Позволь мне познакомить тебя с будущим супругом моей дочери, — услышал он тут около себя голос лорда Честерчиза.
«Так она уже сговорена!». Марку-Июнию стоило не малого усилия над собой, чтобы не выдать происходящего в глубине его души, когда старик подвел его к будущему своему зятю. А тот, приятно оскалив свои длинные, плотоядные зубы, протянул уже ему руку в свежей лайковой перчатке и заговорил что-то быстро-быстро на своем непонятном языке.
— Время — деньги, наш английский девиз, — пояснил помпейцу по-латыни лорд Честерчиз. — Зять мой предлагает тебе очень выгодную аферу. Ведь ты теперь, вероятно, без всяких средств?
— Да, все, что у меня когда-то было, погибло вместе с Помпеей.
— Ну, вот. А он — главный пайщик одной из крупнейших лондонских фирм, показывающей публике всякие курьезы…
— И меня он хочет также показывать этак за деньги?! — воскликнул Марк-Июний.
— Да ведь ты, скажем прямо, все равно, что нищий, а он готов предоставить тебе половину выручки.
И все это говорилось ему в лицо в присутствии самой Лютеции, и она хоть бы бровью повела!
Он отвернулся, чтобы не показать выступивших у него на ресницах слез досады и стыда, и отошел прочь. Скарамуцциа пошел было вслед за ним, чтобы успокоить его уверением, что о будущности своей ему нечего беспокоиться, что он, Скарамуцциа, усыновит его, — когда кто-то его вдруг окликнул.
Неподалеку стояли два субъекта: один в простой синей блузе, в красном колпаке, другой — даже без сапог и головного убора. Первый манил его рукой.
— Signore direttore! да подойдите же ближе.
Профессор приблизился и сперва не хотел верить своим глазам: субъект в блузе и колпаке был никто иной, как Баланцони!
— Вы ли это, signore dottore? — спросил его Скарамуцциа. — Для чего этот маскарад?
— Да ограбили среди бела дня…
— Кто ограбил?
— Бандит.
— Здесь, меж нас?
— То-то, что не здесь, а под спуском. Сейчас вот все расскажу, одолжите мне только до завтра сто лир, чтобы откупиться от этого мошенника.
И репортер указал на своего полураздетого спутника. Тот с видом оскорбленного достоинства ударил себя кулаком в грудь.
— Меня же, который вас великодушно выручил, одел, пригрел, вы смеете называть мошенником! Извольте сейчас возвратить мне мое платье. Я — честный проводник, живу своим трудом…
— Ну, ну, ну, не сердись, любезный! — поспешил угомонить его Баланцони. — Не всякое лыко в строку. Signore direttore! Бога ради, отдайте ему сто лир…
— Да за что? Неужели за какую-то старую блузу и колпак?…
— И за сапоги! — с ударением досказал великодушный субъект. — Сапоги роскошные.
— Но все это не стоит и тридцати лир.
— А зачем мне от моего счастья отказываться?
— Отпустите уж его, signore direttore! — еще настоятельнее взмолился Баланцони.
Скарамуцциа пожал плечами и удовлетворил прежнего владельца названных роскошных принадлежностей туалета. Тот пожелал им обоим доброго здоровья ж, весело посвистывая, удалился.
