Необычайные рассказы - [38]

* * *

Дом г. де Шамбранн был не совсем обыденным жилищем и указывал на фантастический вкус его строителя. Построенный на пригорке, он был похож на римский храм, чего теперь больше не встретишь в целом виде, разве на гравюрах. Г. Габаре сказал, что он производит на него впечатление вновь возведенных развалин.

Общество прошло в столовую между двух лакеев, открывших двери. Г. де Когулен сразу почувствовал, что ужин будет изысканный, так как необыкновенно изящно убранный стол поражал роскошью сервировки.

И действительно, накрытый стол мог удовлетворить вкусу тончайшего гастронома. Вина стояли на особом столе в бочонках из кедрового и санталового дерева и ждали только поворота позолоченных кранов, чтобы наполнить собою бокалы. Перед каждым бочонком стояло по пяти рюмок прозрачного венецианского стекла; хрупкие причудливые листья и цветы, украшавшие их, отливали всеми цветами радуги.

Г. де Шамбранн посадил г. де Когулена на почетное место рядом с баронессой. Сквозь окна видна была мраморная терраса, темная колоннада кипарисов и за ними море. Издали оно казалось синей стеной с волнующимся основанием и неподвижным гребнем. Три корабля казались на ее фоне миниатюрными барельефами, а до островков, казалось, рукой подать.

Стены комнаты темно-красного цвета были украшены фресками; фавны и нимфы, перегнувшись в причудливых изгибах, вели хоровод, воскрешая давно забытые позы; голые ноги танцующих застыли в необычных движениях; это было прекрасно, но непонятно. По словам г. де Шамбранн, это были тщательные и точные копии с фресок дворца Тиберия. Г. де Керьян без устали восхищался и расхваливал их.

— Почему мы осуждены на то, чтобы эти пляски остались навеки чуждыми для нас? — сказал он. — Какая досада знать, что никогда не услышишь этой мелодии, которую наигрывают на двойных флейтах эти очаровательные флейтистки и под которую так изящно танцуют.

Г-жа де Шамбранн обратила его внимание на то, что каждая фигура воспроизводила отдельное па одной и той же пляски, так что восстановить всю пляску было бы, в сущности, не трудно.

— Что же касается музыки, — добавила она, — то разве уж так трудно вообразить ее, раз мы знаем все па пляски, которую танцуют под нее. Ведь это значило бы открыть причину по ее последствиям… Слушайте…

Из сада раздался звук свирели.

Она жалобно напевала странную восточную мелодию под аккомпанемент тамбурина, бубна и систр.

Г. Габаре сделал презрительную гримасу.

Амфитрион сознался, что все это — дом, фрески и музыка — было делом рук баронессы, которая увлекалась исчезнувшими вещами и пыталась восстановить их.

— Что касается меня, господа, то я просто пользуюсь всем этим, не ударяя пальцем о палец. Но должен сознаться, что предпочитаю эту архитектуру постройкам господина Мансарда… Да и вот, — показал он на море, — большие фонтаны Создателя, которые, право, не уступают версальским…

Г. де Керьян молча слушал музыку и разглядывал фрески. Когда мелодия оборвалась на долго тянувшейся жалобной ноте, он, благодаря за доставленное удовольствие г-жу де Шамбранн, взглянул на нее и она показалась ему похорошевшей. Он только теперь заметил, что у этой маленькой жеманницы глаза богини, большие, широко открытые глаза, такие ясные и прозрачные, точно в них отражался огромный и спокойный океан.

Между тем лакеи убрали суп и расставили овалом первую перемену, состоявшую из шести пулярд и двух холодных перепелок, с похлебкой посреди овала…

Несмотря на важность и суровость, которую им придавали перья шляп, лица собеседников приняли радостный вид, который придает лицам неожиданное наслаждение.

— Какое очаровательное зрелище! — воскликнул г. де Когулен.

— Черт возьми, сударыня, — сказал г. Габаре, шпага которого зазвенела от его движений, — какое счастье встретить на своем пути вас и ваши припасы.

— Ах, господа, — сказала г-жа де Шамбранн, — какое у вас прекрасное настроение. От людей, которые направляются туда, куда вы идете, я этого не ожидала.

— Что ж тут удивительного? — объяснил г. де Керьян. — Прежде всего, сражения — наше занятие и судьба. Мы отправляемся в бой без грусти, но, клянусь честью, и без радости. И вот почему, по пути к битве, может быть к верной смерти, не рассчитывая на возможность так скоро отдохнуть на суше — почем знать, может быть, нам и вовсе не суждено вернуться, — вот почему мы так восторгаемся этим вечером, столь нежданной передышкой, давшей нам возможность насладиться еще раз сладким покоем очаровательной жизни.

Г. де Когулен поддержал товарища и сказал:

— Боже мой, сударыня! Вы не можете себе представить, какое наслаждение мы испытываем, сидя за столом, накрытым такою скатертью, украшенным цветами, хрусталем и серебром, перед яствами, приготовленными, как для апофеоза. Стол и стулья не раскачиваются от зыби: блаженство! Море, которое видишь в окно, не поднимается и не опускается без конца: упоение! По правде сказать, я, конечно, вижу, как в заливе покачиваются на якорях наши корабли; но то, что я вижу их вдали, лишний раз подтверждает, что мы-то не на них; ведь с таким трудом верится в это, что поневоле ищешь доказательств.