Необычайная коллекция - [34]

Это было и впрямь поразительно, и я пожалел, что процесс слишком медленный, чтобы разглядеть его невооруженным глазом.

— Они худеют месяцами, порой годами, — подтвердил Гулд. — Невозможно увидеть, как они становятся тоньше.

Я заметил, что можно было бы фотографировать ежедневно каждую страницу, а потом смонтировать снимки и посмотреть их в ускоренном темпе, чтобы воочию увидеть метаморфозу. Гулд нашел, что это неплохая идея, но выразил сомнение, что книги поддадутся такого рода наблюдениям.

— Сами понимаете, я много раз пытался застигнуть их врасплох. Но мне это так и не удалось. Одно время это стало у меня манией: каждый день я открывал книгу из этой секции, всегда на одной и той же странице, которую знал наизусть; я ждал момента, когда на ней станет меньше слов, чем накануне. Увы, не дождался. Я пришел к выводу, что ничего не произойдет, пока я буду за ними следить, и что надо дать моим книгам спокойно худеть без свидетелей. Как бродит вино или зреют сыры: нельзя их трогать, пусть природа делает свое дело. Попытки ускорить процесс ничего не дадут, наоборот, есть риск его остановить. Вот почему я попросил вас не разговаривать громко, чтобы не помешать брожению моих книг.

Тем не менее в свой блокнот Гулд заносит ежемесячный баланс слов из нескольких романов, а каждые пять лет подводит общий итог.

— Мы делаем это командой и проводим немало приятных часов за подсчетом слов. Если хотите, присоединяйтесь к нам в следующий раз.

Проглядев выписки Гулда, я убедился, что процесс и вправду идет очень медленно: часто страница месяцами, а то и годами остается неизменной. А потом, в один прекрасный день, она вдруг теряет слово или два: раз — и нет их, словно и не бывало! У Гулда и на это нашлось объяснение:

— Большинство уже сильно похудели (или потолстели, ведь, как я вам говорил, некоторым надо набрать вес, чтобы достичь совершенства, хоть это бывает и реже), и правки, необходимой для достижения идеального веса, все меньше. Так что дело это медленное, кропотливое. Порой я задаюсь вопросом, закончится ли это когда-нибудь. Возможно ли для какой бы то ни было книги по-настоящему достичь пресловутого совершенства? Быть может, все эти улучшения асимптотические: все больше приближаясь к абсолюту, тексты не достигнут его никогда. Они так и будут исчезать, капля по капле, до скончания времен. Через десять лет словом больше на двести тридцать четвертой странице, через двадцать словом меньше на шестьдесят седьмой и так далее.

Листая блокнот, я заметил, что некоторые книги худеют быстрее.

— Смотрите, вот в этой, — сказал я Гулду, — восемьдесят девять тысяч пятьсот пятьдесят шесть слов в семьдесят шестом году, семьдесят пять тысяч восемьдесят девять в семьдесят седьмом, еще через год — семьдесят две тысячи восемьдесят семь...

Гулд улыбнулся.

— Да, есть и такие торопыги. Смотрите, вот эта еще того лучше: она теряет не слова, а целые страницы! Это просто поразительно. В восемьдесят шестом — двести двадцать шесть страниц. В восемьдесят восьмом — вдвое меньше. Когда я открывал ее в последний раз, в ней оставалось всего полтора десятка страничек. Я убрал ее с полки и запер в сейф, как помещают умирающего под кислородную палатку. Не исключено, что сейчас она совсем исчезла.

Я попросил Гулда объяснить мне это чудо, и он в ответ расхохотался.

— Вы не понимаете? Эти романы сами стремятся к совершенству, которого не смог или не сумел добиться автор. Но для некоторых совершенство недостижимо, потому что они изначально слишком плохи. И вот они как бы кончают с собой, укорачиваясь. Это логично: сто пятьдесят плохих страниц лучше, чем двести. А сто лучше, чем сто пятьдесят. И так далее, до титульного листа, до форзаца. Тогда они будут наиболее близки к совершенству, освободившись от всего, что дурно. Лучше для них было бы вовсе не быть написанными; но уж коль скоро они существуют, то постепенно самоуничтожаются.

Я завороженно слушал, и вдруг мне пришла в голову одна мысль.

— Так не похоже ли это на то, что я говорил давеча о писателях, которые, чтобы не написать лишнего, не писали бы вообще?

— Именно так. С той лишь разницей, что это не авторы отрицают себя, а их книги. В сущности, вы правы, и я зря вас осадил: вы попали в самую точку.

Гулд привстал на цыпочки, достал с верхней полки маленькую книжицу и дал ее мне.

— Вот, в порядке извинения. Дарю.

«Разврат в Италии». Представляю себе содержание... Гулд прыснул.

— Поспешите ее прочесть: это подарок скоропортящийся. Очень скверный роман, который сам себя правит, на всех парах стремясь к нулю.

НАША ЭПОХА (VI) Вечная молодость

Если бы кто-то вернулся из долгого путешествия, не зная, что недавно открыли способ помолодеть, ему показалось бы, будто он высадился на другую планету. Я, хоть и знаю, что такое эликсир молодости, знаком со многими помолодевшими и не должен бы ничему удивляться, и то, признаться, диву даюсь каждый день.

Поначалу сыворотка стоила очень дорого, и люди ее побаивались. Омолодиться, говорили в провинциях, это хорошо для парижских снобов да для голубых. Но очень скоро цены упали, и население, не в силах устоять перед соблазном, стало молодеть в массовом порядке. Препарат совершенствовался, и стало возможно поточнее выбрать возраст, в который хотелось вернуться; флакончики сыворотки продаются сегодня с дозиметрами, сам наливаешь себе в стакан (сыворотка пьется, как сироп), отмеряя, сколько лет хочешь сбросить, — десять, двадцать или даже пятьдесят, по желанию. Молодеет, правда, только тело — ум остается прежним, и теперь можно обладать мудростью старика в теле юноши. Врачи уверяют, что препарат совершенно безвреден и употреблять его можно даже не единожды. В результате творится столько несуразностей, что все и не описать.