Необъявленная война - [24]
Солдаты, получив увольнительную и зажав под мышкой буханку хлеба, поспешали на рынок. Там кипела бурная торговля, велись бартерные операции: кусок сала за «омегу».
Капитан неуставно кивнул мне, потрепал Дельфа по загривку. Тот, к моему удивлению, удовлетворенно вильнул хвостом.
- С собаками у меня получается, — произнес капитан, давая понять, что с людьми — не особенно.
Но я, безотчетно чувствуя дистанцию между нами, ни о чем не спрашивал. Мы молча прошли до угла. Он что-то про себя решал и, когда наступило время расставаться — ему на Радяньскую, мне обратно на Чапаева,— решился.
Начало — словно удар по лбу.
Своими рапортами о демобилизации (откуда-то он о них прослышал) я совершаю величайшую, возможно, непоправимую глупость.
По его словам, я абсолютно не понимаю обстановку, не предвижу завтрашнего дня.
- Что же грядет завтра? — Я пытался взять иронический тон, скрывая растерянность.
- Завтра наступит новый тридцать седьмой год.
Я оторопел. С ожесточенным напором, какой в нем трудно было предположить, капитан называл первые признаки неумолимо грядущих репрессий.
Прежде всего — геноцид. Немцы Поволжья — в начале войны, крымские татары — в конце. На очереди кавказские народы.
«Гитлеризация» (ни до этого дня, ни после такого слова я не слышал), началась, настаивал капитан, не вчера. «Тридцать седьмой год» — не дата, но условное обозначение давней, традиционной политики. Война ее усилила, подхлестнула.
Известно ли мне, что в сорок четвертом принято секретное решение ЦК, запрещающее прием в партию людей ряда нежелательных национальностей?
Мы не представляем себе, скольких арестовали за время войны. Слышали про расстрел генералов Павлова и Климовских, еще кого-то в Ленинграде. А счет надо вести не на единицы и не на десятки...
Говоря, он иногда тер лоб под козырьком форменной фуражки. Проводил средним пальцем по носу. (Нос, кажется, был все-таки прямой.)
Здесь, в Прикарпатье, неизбежно массовое отселение крестьян, аресты в городах, развивал свои предположения мой собеседник. Бандеровцы заручились народной поддержкой. Что само по себе еще не доказывает безусловную их правоту. Однако армия, разгромившая Гудериана и Манштейна, против них бессильна.
Капитану бандеровцы не слишком симпатичны, среди них, похоже, хватает профашистского сброда. «Как почти во всяком массовом движении»,— уточнил капитан.
Но не в том вопрос, кто ему симпатичен, кто не симпатичен. Вопрос в методах решения проблем. Самых разных.
Надо было отыграться за провалы первых дней войны — поставили к стенке Павлова. На ком-то отыграются и за здешние неудачи, не желая понимать: тут удача невозможна. Гитлер прос... войну из-за своей политической тупости. Фашизм всегда туп...
Вчера капитан видел, как в аптеке неподалеку офицер вызвал заведующего и посоветовал ему снять портрет маршала Жукова. В фойе гарнизонного Дома офицеров портрет Жукова исчез недели две назад.
Если отодвигают в сторону, то вполне вероятно, готовят арест. Арест полководца, отбившего наступление на Москву и взявшего столицу рейха. Каша заваривается крутая.
Одним не простят фронтовых неудач, другим — фронтовой славы.
Мне лестно было бы сказать: я думал точно так же. Но нет у меня для того оснований. Я был подавлен не только фактами и прогнозами, но и откровенностью малознакомого человека. Провокация?
На кой черт провоцировать? Кому я нужен? Хотели бы замести, обошлись бы без детективных сюжетов.
- Не вздумайте держать меня за психа или провокатора, — предупредил капитан, видя, что я растерян и не спешу соглашаться с ним.
Стараясь угадать ход моих мыслей, капитан не слишком внятно объяснил: им движет обыкновенное сострадание. Ему не по себе, сводит с ума всеобщая слепота. Люди, увидевшие наконец, что их взрастили на лжи о собственной стране и о чужих странах, не могут, не хотят, не умеют расстаться с обманом. Страшатся расставания. Сами лезут в пасть крокодила.
- Каким надо быть, извините меня, дураком, чтобы катать рапорт за рапортом об увольнении из рядов победоносной Советской Армии, коли командование по каким-то своим мудрым соображениям либо по причине полного их отсутствия удерживает вас в кадрах!
- Но что в том предосудительного? — не выдержал я.
В его взгляде мелькнуло какое-то подобие сострадания. И он принялся устало перечислять.
Прежде всего упорство, наводящее на мысль, что офицер не желает служить в войсках, ведущих боевые действия против УПА, возможно, в душе почему-то ей сочувствует.
Упорство автора рапортов трактуется как попытка дезертирства. Молодой офицер сообразил наконец, чем занимаются здесь полки, как они сражаются не только с организованными отрядами, но и с пацанами. Офицер, видите ли, не желает иметь с этим ничего общего, хочет жить с чистыми руками.
Разве одного этого недостаточно, чтобы при подходящей ситуации дать статью, сунуть в каталажку, отправить в лагерь?
Мало того, офицер вовлек в это предприятие еще своего сослуживца и подчиненного капитана Афонина, который теперь тоже строчит рапорты.
- Подобно множеству других, вы верите в свою безупречность, незапятнанность, в чистый послужной список, в свои ранения и награды...
Михаил Григорьевич Зайцев был призван в действующую армию девятнадцатилетним юношей и зачислен в 9-ю бригаду 4-го воздушно-десантного корпуса. В феврале 1942 года корпус десантировался в глубокий тыл крупной вражеской группировки, действовавшей на Смоленщине. Пять месяцев сражались десантники во вражеском тылу, затем с тяжелыми боями прорвались на Большую землю. Этим событиям и посвятил автор свои взволнованные воспоминания.
Вадим Германович Рихтер родился в 1924 году в Костроме. Трудовую деятельность начал в 1941 году в Ярэнерго, электриком. К началу войны Вадиму было всего 17 лет и он, как большинство молодежи тех лет рвался воевать и особенно хотел попасть в ряды партизан. Летом 1942 года его мечта осуществилась. Его вызвали в военкомат и направили на обучение в группе подготовки радистов. После обучения всех направили в Москву, в «Отдельную бригаду особого назначения». «Бригада эта была необычной - написал позднее в своей книге Вадим Германович, - в этой бригаде формировались десантные группы для засылки в тыл противника.
Роман Алексея Федорова (1901–1989) «Подпольный ОБКОМ действует» рассказывает о партизанском движении на Черниговщине в годы Великой Отечественной войны.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
Двенадцати годам фашизма в Германии посвящены тысячи книг. Есть книги о беспримерных героях и чудовищных негодяях, литература воскресила образы убийц и убитых, отважных подпольщиков и трусливых, слепых обывателей. «Звучащий след» Вальтера Горриша — повесть о нравственном прозрении человека. Лев Гинзбург.
Книга «Отель „Парк“», вышедшая в Югославии в 1958 году, повествует о героическом подвиге представителя югославской молодежи, самоотверженно боровшейся против немецких оккупантов за свободу своего народа.