Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления - [21]
Эти показатели внушают безразличие к любым проблемам экологии, и в своей недавней книге о значении сельскохозяйственного бума XXI века писатель Чарльз Манн назвал «чародеями» тех, кто противопоставляет кажущейся нехватке ресурсов рефлексивный оптимизм, и «пророками» тех, кто всегда считает, что коллапс наступит совсем скоро. И хотя успехи зеленой революции кажутся почти идеальными с точки зрения идеи и исполнения, чтобы опровергнуть алармизм Эрлиха, Манн и сам не уверен, какие уроки можно из этого извлечь. Возможно, еще рановато оценивать Эрлиха – или его вдохновителя Мальтуса, – поскольку почти весь ошеломляющий прирост производительности последнего столетия обязан своим существованием трудам одного человека, Нормана Борлоуга, что, возможно, является лучшим примером проявления гуманистического аспекта имперского столетия Америки. Норман Борлоуг родился в 1914 году в штате Айова в семье фермеров (61), окончил государственный университет, работал в DuPont, а затем, при содействии Фонда Рокфеллера, разработал ряд новых высокоурожайных и устойчивых к болезням сортов пшеницы, которые спасли от голода миллиард людей на планете. Но если этот прирост был разовым и был создан по большей части одним человеком, можем ли мы надеяться на подобные улучшения в будущем?
В науке предмет этих споров обозначают термином «предельная емкость»: какое количество населения может выдержать окружающая среда, прежде чем разрушиться или деградировать от чрезмерного использования? Но одно дело – рассуждать о том, каким может быть предельный урожай в конкретном регионе планеты, и совсем другое – понимать, в какой степени эти показатели зависят от окружающей среды, системы гораздо более крупной и неопределенной в сравнении с тем, чем могут эффективно управлять имперские «чародеи» вроде Борлоуга. Иными словами, глобальное потепление – это нечто большее, чем одна переменная в уравнении для определения предельной емкости; это целый набор условий, в рамках которых будут происходить все наши эксперименты по увеличению этой емкости. С этой точки зрения изменение климата уже кажется не просто одним из вызовов для планеты, и без того страдающей от гражданских конфликтов, войн, ужасающего неравенства и других негативных факторов, слишком многочисленных, чтобы перечислить их все, а всеобъемлющим этапом, включающим в себя сразу все вызовы планетарного масштаба; этапом, который вмещает в себя все будущие проблемы мира и все их возможные решения.
Удивительным и возмутительным образом может оказаться, что это одно и то же. Графики, отображающие достигнутый прогресс в развивающихся странах – по бедности, голоду, образованию, младенческой смертности, продолжительности жизни и гендерным вопросам, – это, по сути, те же графики, которые отображают резкий рост глобальных выбросов CO>2, приведших планету на грань общей катастрофы. И это один из аспектов того, что понимается под термином «климатическая справедливость». Нет сомнений, что тяжелейшие последствия изменения климата ударят по тем, кто меньше других защищен от климатической трагедии, но в крупном масштабе это можно рассматривать как гуманитарный рост среднего класса развивающихся стран с момента окончания холодной войны, произошедший за счет основанной на ископаемом топливе индустриализации; как кредит на развитие южных стран под залог экологического будущего планеты.
Это одна из причин, по которой наша общая климатическая судьба будет так сильно зависеть от характера развития Индии и Китая, которым выпала нелегкая доля по выведению многих сотен миллионов людей в глобальный средний класс, – с пониманием того, что легкий путь, доставшийся странам, развившим свою промышленность в XIX и ХХ веках, теперь является прямой дорогой к климатическому хаосу. Но это вовсе не означает, что они не пойдут по такому пути: ожидается, что к 2050 году потребление молока в Китае вырастет втрое от текущего уровня из-за более «западного» образа жизни развивающегося потребительского класса; и только из-за одного этого фактора в одной отдельно взятой стране глобальные выбросы парниковых газов от молочных ферм повысятся на 35% (62).
Уже сейчас глобальное производство еды дает около трети всех выбросов (63). По оценкам Greenpeace, чтобы избежать опасных изменений климата, мир должен сократить потребление молока и мяса на 50% к 2050 году (64); но все, что мы знаем о росте материального благосостояния стран, указывает на то, что это практически нереально. Однако отказ от молока – это сущие мелочи в сравнении с дешевой электрификацией, автомобилями или белковой диетой, на которую полагаются богатые люди всего мира для поддержания фигуры. И мы, живущие в промышленно развитых западных странах, стараемся не задумываться о цене этих благ, принесших нам столько преимуществ. А если такие мысли к нам и приходят, то часто в виде чувства вины за то, что критик Крис Барктус метко назвал «мальтузианской трагедией» (65), то есть нашей неспособностью увидеть хотя бы остатки безгрешности в каждодневной жизни благополучного Запада с учетом разрушений, которые это благополучие принесло покоренной природе, и страданий жителей остальных регионов планеты, оставшихся далеко позади в гонке за бесконечным материальным комфортом. И вынужденных, в сущности, за него платить.
