Нэнуни-четырехглазый - [65]

Люди терпели голод и утомительные переходы, мокли под дождем и среди обильной утренней росы, плутали в густых приморских туманах и безропотно переносили жгучие укусы мошки, комаров и слепней. И все ради того, чтобы заметить среди зелени рыжий пятнистый бок и добыть вожделенные розоватые, покрытые пушком, мягкие летние рога — панты. Где еще бедный охотник мог в одно мгновение, одним метким выстрелом добыть сразу столько золота, чтобы купить лошадь, корову, а то и целую усадьбу? И с каждым годом количество охотников, а с ними и число добытых черепов росло.

Один дельный хозяйственный пристав докладывал в те годы губернатору, что только в подведомственном ему урочище за одно лето добывают до четырехсот пар пантов пятнистого оленя. Дальновидный пристав задумался над тем, что всякие богатства природы имеют свой предел. Но мало кто тогда думал так, как он…

И все-таки самым главным бичом для оленей была не летняя охота, когда стрелок выбирал только зрелого самца. В снежные зимы их загоняли по насту безжалостные браконьеры и волки. Спасаясь от преследования, олени мчались с гор на равнину к морю и, запаленные и надорванные, бессмысленно гибли.

* * *

При сильном весеннем ветре по равнине между Лебяжьей лагуной и горами прошумел большой пал. Несколько дней кряду огонь с треском пожирал кустарники, сухую траву и буйные заросли камыша. Дым застилал старый тракт от Черкасской до Славянки, затянул весь полуостров. Горело до тех пор, пока пожар не уперся в озеро, болото и берег морского залива. Под конец помог и дождь, однако, вся степь успела стать черной, как головешка. А когда подсохло, Михаил Иванович собрался в объезд — осмотреть последствия беды и размеры пожарища. И, не доезжая до станции Черкасская, свернул на гарь.

Вся равнина колебалась и трепетала в мареве испарений, словно просвечивая сквозь дрожащее стекло. Она выглядела бесконечной пустыней. Лишь под ногами лошади, сквозь прибитый дождем налет пепла, едва заметно ожили головки кочек: они усеялись робкими желто-зелеными глазками побегов не покорившегося огню живучего камыша. Вокруг — ни души: утки и фазаны навсегда покинули эти места. И только высоко в голубом небе одиноко парил белохвостый орел в надежде заметить уцелевшую мышь…

Янковский окинул равнину задумчивым взглядом, и его внимание невольно привлекли разбросанные вдали белесые предметы.

Он подъехал к первой кучке и остановился в недоумении. Череп и кости! Ко второй, — целый скелет оленя с рогами. Дальше еще, еще и еще… Вся равнина представляла огромное кладбище костей и скелетов загнанных в снежную зиму оленей. Волки и браконьеры заставляли копытных искать здесь спасения. Спугнутые в горах во время весеннего наста, они в кровь резали ноги и не могли скрыться в тайге. Инстинктивно мчались вниз на равнину и, обессилев, здесь находили смерть.

В этот день Михаил Иванович насчитал сотни погибших за последние годы животных. А скольких он не сосчитал? Годы выбелили старые кости, их погрызли и растащили звери, однако часть скелетов сохранилась полностью. Он сбился со счета и горестно покачал головой: «Закон ограничения охоты на оленя очень запоздал, и может случиться, что скоро в тайге их останутся считанные единицы…»

Сейчас он со всей ясностью понял, как своевременно, еще на Аскольде четверть века назад, взял их под свою защиту и оберегает от всех посягательств по сей день.

БРАКОНЬЕР

Туманным июльским вечером с западного перевала к хутору торопливо семенил Митюков. Прошагал двором прямо к крыльцу, взбежал по ступенькам и постучался в кабинет. Михаил Иванович уже засветил керосиновую лампу и, сидя за рабочим столом, четким острым почерком заполнял свои книги по коннозаводству.

— Здорово, Митюков, чего так запыхался?

— Шибко поспешал, Михал Иваныч. Ввечеру ктой-то стрелил в Смежной пади, а наши никто в ту сторону вроде не проходили. Стало быть, чужой. Я еще вчерась приметил, — вроде бы дымокурчик из овражка вился. Да ведь этот чертов туман как залег, так три дни и ни с места, ничего толком не разглядишь. Чуть пронесет и снова здорова…

— Да, одолел нынче туман пуще обычного. Выстрел, говоришь? Подозрительно. Сегодня у нас и верно на пантовку никто не спрашивался. Кто бы это мог быть? А Андрей где?.

— Андрей Алексеевич ноне в Семивершинной, то не он. Этот дьявол бродит вдоль обрывов, я слыхал, там олени свистели. Приплыл, видать, стервец, морем, а лодку, поди, крепко припрятал, незаметно нигде. Залег теперича в чаще, а на заре опять зачнет браконьерствовать!

— Похоже, ты прав. Ну ладно, иди на кухню, поужинай и отправляйся назад в сторожку, а я чуть свет подскочу…

Едва светало, когда Михаил Иванович подъехал к указанному Митюковым распадку. Похрапывая и «играя селезенкой», Саиб шел свободной рысцой, оставляя позади в высокой, седой от мороси траве извивающуюся змейкой темную стежку. Слева показалась узкая, свободная от тумана, хмурая полоска моря. Михаил Иванович придержал коня, перевел на шаг. Становилось заметно светлее.

И вдруг, приглушенный туманом, не далее, как в полуверсте, бухнул одиночный выстрел. А следом за ним прозвучал протяжный, тревожный свист; мелькнули тени, процокали копытами несколько убегавших в горы оленей.