Нэнуни-четырехглазый - [48]

— Хватит вам и сухарей, и крупы, и чаю. А мяса и рыбы сами добудете. Там сейчас карася и красноперки — пруд пруди. А кадки, соль и жир у меня в порядке. Посылайте, справимся. Только худых, чур, не стрелять.

— Слыхали, ребята? Сначала, значит, мама велит пощупать, а тогда уж бить. Не забудьте!

Но Ольга Лукинична шутила и не шутила. С помощью дочек и жен гостей-охотников они каждую весну набивали пухом немало подушек, и, подсолив, заливали свиным жиром несколько бочонков отборной дичи, в основном гусей и кряковых уток. На лебедя в те годы запрета не существовало, и он, целиком запеченный в русской печи, обязательно украшал пасхальный стол.

Множество по всем правилам снятых для чучел шкурок перелетных птиц расходилось по музеям России и Европы, а бочонки с законсервированными тушками закатывали в погреб. Сложенный из дикого камня, обложенный дерном и увитый диким виноградом, этот ледник высился неподалеку от западного угла дома, сохраняя запасы от зимы до зимы.

Вечером следующего дня все с нетерпением посматривали на окна — не едет ли Агранат. Но приехал он поздно.

— Ну, навоевался я сёдни, Михаил Иваныч! — за годы службы в казачьих частях Андрей на всю жизнь обрел забайкальский говорок.

— Это с кем же воевал-то, с орлами, что ли?

— И с орлами, будь они неладны… Скопы, белохвостые, так и кр-р-ружат, так и навор-рачивают! Не стерпел, стрелил я по им из берданы, разогнал малость. И только все успокоилось, а тут как раз охотнички…

— Кто же это, откуда?

— Да славянские чиновники с почты и телеграфа: на телеге цельная компания явилась. Подъехали и галдят: «Вот это да! Смотрите, что делается. Вот это будет охота!» А я подхожу, беру бердану наизготовку и командую: «А ну, марш отседов. Заворачивайте оглобли, господа хорошие!» Мол, по указанию его превосходительства господина военного губернатора никто тута живность не только стрелять, но и пугать не имеет права. Так что ближе как за десять верст и не вставайте. А не то спущу сейчас нашего штабного голубя: с Барабаша взвод драгун мигом прискачет и заберет всех вас, голубчиков. Тогда и ружья ваши поминай как звали. Наврал, значит, три короба!

— А они что?

— Покорнейше, говорят, просим извинить. Так что не знали… Я книжечку и карандаш вынаю, — как, мол, ваши фамилии? А они на телегу, да ходу, какие там фамилии. С перепугу позабывали, поди.

— Ну и Андрей. Быть тебе начальником охраны. Как отслужишь, поставлю тебя старшим егерем, даю слово!

Ольга Лукинична потрепала его по плечу.

— Молодец, Андрюша, умывайся, садись скорее ужинать…

Через два дня на противоположной стороне Лебяжьей лагуны, неподалеку от протоки и речки Змейка, Платон выгрузил пожитки и высадил охотников. Помог поставить большую суконную палатку с печкой и, пожелав удачи, поворотил домой.

В этот день с моря приполз густой весенний туман. Было тихо, туман без движения завис над степью и озером. С западного конца лагуны смутно доносился разноголосый гомон, изредка со свистом где-то проносились утки, но дальше полета шагов ничего не было видно. Об охоте пока не могло быть и речи.

В старом ольховнике по берегу протоки приезжие заготовили дров, нарезали вороха саженного камыша. Часть его внесли в палатку, устроили постели. Часть в снопах сложили у входа, вместо скамеек, Михаил Иванович осмотрелся.

— Я здесь наведу порядок, а ты, Семен, возьми ребят, сходите на протоку. Охоты до вечера не предвидится, хоть карасей на уху наловите.

Семен Лукич, Александр и Юрий зарядили свои шомполки, окликнули пса и отправились. Они решили, что рыбачить с другой стороны протоки удобнее, и побрели туда, где с берега на берег было переброшено толстое бревно. Серая от времени лесина была гладкой, но прочной. Семен Лукич ступил на нее первым. Сделал несколько уверенных шагов и вдруг остановился, прислушался. Братья затихли и внезапно услышали свист крыльев, в тумане показались силуэты летящих вдоль протоки крохалей.

Большой крохаль — противная, с загнутым зубчатым клювом утка. Она сильно отдает рыбой, и уважающий себя охотник ее не бьет. Но то была первая в этом сезоне дичь, всех бросило в жар: мальчишки стянули с плеч ружья, присели и приготовились. Но дядя их опередил, ружье у него было в руке.

Крохали летели ровно, часто махая как бы негнущимися короткими крыльями-лопатками. Семен Лукич пошире расставил ноги и вскинул шомполку. По мере приближения уток все выше поднимал ружье, перегибаясь в пояснице, и выстрелил. Один черноголовый хохлатый селезень отделился от стайки и камнем закувыркался вниз. Но неудобная поза и сильный толчок непомерно тяжелого заряда сделали свое дело: в воду полетели двое — крохаль и Семен Лукич! Крохаль подпрыгнул и закрутился на поверхности протоки, показав светлое пузо, а грузный Семен Лукич, подняв тучу брызг, скрылся с головой.

Но ружья из рук не выпустил. Вынырнул и, отфыркиваясь, полез на берег. А тем временем фуражку и крохаля медленно относило течением…

Умный сеттер быстро выловил то и другое, и все от правились обратно. Борода Семена Лукича походила на мочалку, усы обвисли, куртка и штаны облепили тело. Выглядел он — смешнее некуда. Братья в душе недолюбливали дядю, очень любившего покомандовать ими в отсутствие отца. Они были в восторге от его купания, хотя всеми силами старались не выдать свое злорадство.